Утром оказалось, что температура у Фоимо не только не упала, но поднялась еще больше. Я встревожился. Вдруг он или кто-нибудь из мавайянов умрет? Это могут приписать козням пришельцев, а тогда нам придется туго. Индейцы считают, что смерть вызывается колдовством и что родственники или друзья умершего обязаны мстить колдунам.
Мое сердце обливалось кровью, когда я глядел на Фоимо, стойко переносившего болезнь. Я всячески старался подбодрить его. Памятуя советы доктора Джонса относительно малярии — палюдрин для профилактики, атебрин при приступах, — я перешел к атебрину и одновременно выдал нашим новичкам, Япумо, Йеимити и Икаро, палюдрин.
Когда настало время двигаться в путь, я поместил их, а также Безила, все еще жаловавшегося на насморк, в меньших лодках, чтобы им не приходилось вылезать за борт на каждой мели.
Мы шли в основном на восток; в то утро нередко попадались длинные спокойные участки, так что мы, пустив мотор, брали на буксир остальные лодки. Мавайяны и не представляли себе раньше, что возможны такие чудеса. Под крики восторга тяжелогруженые лодки огибали один поворот за другим.
Национальный состав нашей экспедиции был на редкость разнообразным: трое мавайянов, один тарума, один эмайена, один вай-вай, два аравака, трое ваписианов (один из них — со значительной примесью крови исчезнувшего племени аторадов), полуиндиец и полуаравак с примесью португальской и негритянской крови, негр и, наконец, англичанин, потомок гугенотов.
Затем началась цепь отмелей. Пришлось разгрузить большую лодку. Мавайяны отказались заходить в воду глубже чем по колено. Я подумал было, что они тоже боятся смыть краску и стать беззащитными от злых духов, но мавайяны показывали на переднички и твердили: «Камиша». Очевидно, не хотят мочить свои «камиша», решил я. Однако Безил объяснил, что они боятся рыб[58].
За отмелями снова потянулись длинные излучины, позволявшие нам развивать неплохую скорость. Несколько раз попадались проложенные ураганами просеки шириной до ста метров с нагромождением бурелома.
Заметив низко летящего гокко, мы остановились и попытались подстрелить его. Безуспешно. Прибрежный лес изобиловал дичью, но нас преследовала неудача. Особенно часто попадались курри-курри — черные ибисы, неприглядные быстрые птицы величиной с курицу. Их черное с зеленоватым отливом оперение напоминало потрепанный сюртук гробовщика, на голове с обеих сторон чернела кожа. Длинный изогнутый клюз, подобный хирургическому зонду, был словно нарочно создан для того, чтобы выклевывать глаза. Понятно, почему их древних египетских сородичей изображали на стенах гробниц…
— Курри! Курри! Курри! — хрипло кричали они, пролетая над самой водой.
Отличная дичь, и достаточно крупная цель, да только все они почему-то летали слишком далеко, и стрелять по ним было бесполезно.
По камням и по воде бегали и прыгали длинноногие пауки до десяти сантиметров в диаметре. По словам Япумо, это и были как раз свистящие «рыбаки». Серо-коричневые, они были почти невидимы на фоне камня или бортов лодки, где некоторые из них пристраивались отдохнуть, прежде чем снова отправиться на охоту. В одном месте нам пересекла путь длинная красно-коричневая змея — пятая, виденная нами за все время экспедиции (кстати сказать, совершенно безвредная). Мы встречали в среднем менее одной змеи в неделю, а ядовитых — одну в две недели. Шла седьмая неделя нашего путешествия.
Под вечер вдали в небе повисли тяжелые тучи, от которых протянулись до земли полосы дождя. Временами ветер доносил издали шум ливня, а затем и над нами повисла хмурая туча, хлынул проливной дождь.
От Япумо мы узнали, что можем в этот же день добраться до тропы, ведущей на Ороко'орин. Близость цели манила нас, но время было сравнительно позднее. По мере того как сгущались сумерки и все упорнее лил дождь, нами овладевало уныние. Я спрятал одежду, чтобы она не промокла, и сидел почти голый, набросив на плечи полотенце. Вспомнив о наших больных, дал сигнал причалить к берегу. Однако почва оказалась слишком сырой — скользкий ил, покрытый увядшими листьями.
— Совсем чичибе, — заметил Джордж Гувейа.
Мы продолжали путь, с трудом различая берега и насвистывая для храбрости. Наконец за небольшим порогом увидели крутой откос с сухой почвой. Пока растягивали брезенты, я стоял, дрожа, под пальмовым листом; старина Фоимо, трясясь от лихорадки, укрылся в норе среди корней покосившегося дерева. Сверху, пробивая листву и стуча по земле и воде, падали тяжелые капли. В темном небе перекатывался гром.
Болезнь Фоимо сильно тревожила меня. И дернул же меня черт забираться в эти дебри, барахтаться в грязи, мокнуть и мучиться!.. Пытливость ученого казалась мне в этот момент недостаточным основанием, чтобы подвергать себя опасности и лишениям.
Дождь и ветер продолжали бушевать снаружи, когда Тэннер принес мне в палатку вкусный суп, приготовленный из ямса и только что пойманной хаимары. На второе я получил нежное мясо белоголового маруди, на третье — чашку какао. Повеселевший, приободрившийся, я забрался в гамак, под свои многочисленные одеяла.
Было еще совсем рано, когда мы утром следующего дня достигли левого притока Тутумо — маленькой речушки Куруду-вау (на мавайянском языке она называется Венье-йоку — «Фаринья»), а через десять минут очутились у тропы. Без проводников мы ни за что не заметили бы скрытого деревьями устья Куруду, а если бы даже и заметили, то, наверное, проскочили бы начало тропы — каменную полочку у самой воды, за которой плотной стеной выстроился почти нетронутый лес.
Отойдя немного от реки, мы обнаружили небольшую расчистку; в центре ее стоял навес из пальмовых листьев. Здесь мы разбили лагерь: нужно было послать вперед гонцов — известить о нашем приближении. За это взялись Фоньюве и Япумо.
— А далеко до селений? — спросил я Япумо.
— Четыре дня пути, — последовал ответ. — Два дня по почти ровной местности — она называется Имаи-бау, или Грязные холмы, — и еще два дня через высокие холмы. Ваи-ваи называют их Шиуру-дикта, мавайяны — Серернап-нав. Когда мы придем, то скажем, чтобы нам собрали овощи и пекли лепешки из маниока, а охотники пойдут за дичью, так что к вашему приходу будет много еды.
— Что ж, это звучит неплохо.
Фоньюве переговорил еще с Япумо и добавил вдруг, что первой деревни они достигнут уже завтра утром, так как решили идти всю ночь без остановки.
Вот и попробуй тут составить себе представление о расстояниях, если ты привык разделять понятия «время» и «пространство»! Для индейцев вполне естественно измерять расстояние днями или частями дня. Какой толк говорить о километрах, когда все зависит от местности и тяжести ноши! Если рельеф несложный, можно идти быстро. Если местность пересеченная и если с вами идет белый человек или больной старик — движение замедляется.
— Ну вот, Иона, сегодня мы отдохнем, а завтра утром пойдем дальше. Это тебя устраивает?
— Одна дневка ничего не решает, начальник, когда все воскресенья проходят в движении, а завтра воскресенье. Да и как мы можем быть уверены, что индейцы захотят продать нам продовольствие. Как бы не пришлось голодать! Вот если бы мы остановились на неделю да наловили рыбы… А там и Фоньюве вернется, скажет, на что мы можем рассчитывать.
— К тому времени мы, пожалуй, и в самом деле начнем голодать.
— А вдруг Фоимо умрет? Индейцы могут нас перебить. Нет, лучше уж вернуться.
— Ты прав, это могло бы привести к осложнениям. Но именно из-за Фоимо мы должны постараться как можно скорее дойти до их поселений. Если он будет дома, то они уже не подумают, что мы виноваты в его смерти. Гораздо хуже, если он умрет здесь.
В полдень Фоимо было все так же плохо, температура держалась около сорока. Он кашлял, жаловался на боль в желудке, несколько раз у него начиналась рвота. Я дал ему еще три таблетки атебрина, микстуру от кашля и английскую соль.
— Начальник, — произнес Иона небрежно, — а микстура-то кончается!
