Позже все индейцы, в том числе и нозоприбывшие, помогали нам стащить по валкам на берег большую лодку. Лучше было переправить ее к воде, пока борта не отделаны: их легко повредить.

К носу и корме привязали веревки, и индейцы окружили лодку со всех сторон. По сигналу Эндрью все начали толкать и тянуть. Взъерошенный и возбужденный, сверкая острыми зубами, он сам не жалел сил и подгонял других громкими окриками.

— О, Лиза! — или: — Вапес! — вопил он, когда лодка застревала между стволами.

Индейцы смеялись и налегали еще сильнее. За час с небольшим мы дотащили лодку до лагеря и установили ее на невысоких козлах для окончательной отделки.

Кроме Эндрью и Чарли, от нас уходили четверо ваписианов: скромный и располагающий к себе Альберт, смуглый, усатый, с волнистыми волосами и сверкающими зубами Джеймс, а также двое из отряда Безила. Последних я знал мало, зато с Альбертом и Джеймсом мне было жалко расставаться; несмотря на возраст — оба были люди пожилые, — они потрудились на совесть. Я выдал уходящим продукты на дорогу, а остальное поровну разделил между нами для предстоящего путешествия вниз по Мапуэре. Лишь себе я взял меньше риса и сахара, потому что у меня были еще личные запасы — несколько банок консервированного мяса и овощей.

По горькому опыту я знал, что простая арифметика непригодна при дележе продовольствия. Если вы из двадцати килограммов сахара или сушеного мяса раздадите десять, у вас редко останется десять — чаще всего восемь, а то и шесть. А когда вы поделите оставшееся между десятью рабочими, начнутся жалобы: каждый рассчитывал получить по одному килограмму, как и в первый раз, Часть потерь объясняется утруской, часть усушкой; вообще в этом сыром климате объем и вес изменяются довольно заметно от завтрака до обеда. Поэтому я с облегчением опустошил последний ящик с продовольствием. Теперь я избавлен от недовольства и мелочных пререканий, сопровождающих каждую раздачу. Отныне каждый сам будет распределять по дням продукты, рассчитанные на две с половиной недели; конечно, мы постараемся пополнить наши запасы тем, что удастся купить у индейцев, а также охотой и рыбной ловлей.

Затем я расплатился с уходящими: они получили гребенки, зеркала, ножи, брюки, рубахи, ботинки и тому подобное. Выдал также чеки, по которым они могли получить деньги на правительственном посту в саваннах. Пока шла эта операция, Марк — один из остающихся ваписианов — бродил вокруг нас, смотрел, слушал и, видно, запоминал, в какую сумму я оцениваю различные предметы. В конце концов он подошел ко мне и попросил:

— Я хочу мыла. Оно дешевое, много дешевле, чем в саваннах. Вычтите из моего жалованья!

Глядя на него, и другие захотели получить кое-что авансом, и я провозился до поздней ночи.

Даже Фоньюве и Кирифакка не устояли. Безил уже лег спать, так что они вынуждены были объясняться жестами. Оба старательно изобразили, будто причесываются, потом Кирифакка показал мне старую, щербатую гребенку. Из ящика с товарами он извлек новую, синего цвета, с длинной ручкой. Я подал ему губную гармошку, которую обещал приберечь для него, когда он нанимался. Кирифакка осторожно принял ее, потрясенный тем, что такая замечательная вещь стала его собственностью, но играть не решился. Тогда Фоньюве робко извлек из нее несколько звуков и замер, словно испугавшись.

Я показал на нее Кирифакке и спросил:

— Хочешь получить ее сейчас?

Он медленно покачал головой, возвратил мне гармошку и ответил:

— Канасенэй (так называлась миссия).

Удивленный столь необычным и достойным восхищения самоотречением, я завернул гармошку в мягкую бумагу, сунул в коробочку и на глазах у них бережно положил на самое дно ящика.

На следующее утро Эндрью и его спутники пришли проститься, тяжело нагруженные образцами растений, древесины и минералов, а также тем снаряжением, которое нам уже не было нужно.

— Начальник, надеюсь, вам не придется испытать то, что перенесли мы с доктором Холденом. Только не уходите слишком далеко от лодок, а то индейцы могут напасть на вас. Желаю успеха.

— Большое спасибо, — ответил я. — Когда я вернусь, обязательно навещу тебя в твоем ранчо. Хочу посмотреть, как ты ловишь этих больших арапаим, о которых ты рассказывал.

Он понял, что это прощание, торопливо пожал мне руку и произнес:

— До свидания, начальник!

И вот уже его могучая фигура с вариши на спине удаляется по тропе и исчезает в сумраке джунглей…

— Знаете, мистер Гэппи, это хорошо, что Эндрью ушел. Мы его не очень-то любили. Знаете, когда мы ходили на Нью-Ривер, он всегда спал с ножом. Я сам видел. Точно боялся, что на него кто-нибудь нападет.

Стоило уйти Эндрью, как Иона засыпал меня подобными излияниями.

Тэннер оказался добрее:

— Мне кажется, ему это путешествие было совсем не по душе, начальник. Похоже, что он задается. Как-никак, он владелец ранчо, а мы простые люди. У него даже джип есть, а тут ему приходилось работать наравне со всеми, хотя он и назывался старшим. Он себя не в своей тарелке чувствовал, сразу видно!

После ухода Эндрью отношения у нас стали спокойнее и проще[48].

Жители деревни без конца ходили к реке и обратно; по пути они часто останавливались поболтать со мной. Завязывался длинный разговор, хотя ни я, ни мои собеседники не понимали ни слова, если только нам не помогали переводчики — Безил и Фоньюве (он говорил на языках ваи-ваи и ваписианов). Маната все еще относился ко мне враждебно, Сэм вел себя дружелюбно, а жена Манаванаро даже заигрывала со мной. Делая вид, будто разглядывает мое имущество, она мило улыбалась и строила глазки, пока мать, потеряв терпение, не окликала ее.

С мавайянами у нас быстро установились дружеские отношения. Правда, Маката первое время держался недоверчиво. Вооруженный луком и стрелами, готовый ко всяким неожиданностям, он останавливался на тропе и наблюдал за мной. И только, когда показывались Икаро и Фоимо, Маката, собравшись с духом, подходил ближе. Однажды я сфотографировал его и тут же убедился, что допустил ошибку. Маката ведь не знал, что я делаю, а я не мог предугадать, как он отнесется к фотоаппарату. Страх и ненависть исказили лицо индейца — мне стало даже не по себе. Впрочем, немного погодя, он успокоился и отложил оружие в сторону. А еще дня два-три спустя Маката приходил и уходил так же спокойно, как и все остальные.

Меня занимала форма его головы: удлиненная, плоская с боков и сзади — иначе говоря, как раз та форма, которая, по свидетельству Шомбургка и Бэррингтона Брауна, типична для маопитьянов, или «лягушек». Слово «мава», как я выяснил, служило названием одного вида лягушек. Все как будто подтверждало, что в лице мавайянов я вновь открыл маопитьянов. Но, как ни странно, ни Маката, ни Вакоро не знали слова «маопитьян». Правда, «маопитьян» — ваписианское слово; естественно, что они могли и не слышать его. Окончательно решить волновавший меня вопрос можно было, лишь попав в деревни мавайянов.

Задал мне задачу и Икаро: он был не мавайян, а майена, или эмайена — он произносил и так и эдак. Никто из нас не слыхал раньше о таком племени; быть может, оно вообще неизвестно? Правда, как и «мавайян», это название звучало сходно с «майояна», о которых сообщает Сан Манчос. И еще одно возможное решение: индейцы говорили «ума-йена» о любом племени, живущем далеко, «где-то там»! Но о каком же все-таки племени шла речь на этот раз?

С помощью Безила и Фоньюве я стал расспрашивать наших новых друзей об их путешествии, о том, как попасть в их страну.

Мои переводчики сообщили:

— Эти пятеро путешествуют вместе еще с четырьмя индейцами, которые задержались, чтобы наловить рыбы. Они спасаются от фишкалиенов — те напали на мавайянов и многих убили, хотят перебить все племя.

Тревожная новость! А что ждет нас, если мы встретим фишкалиенов?

— Но, начальник, я не верю, чтобы это было так, — добавил Безил. — Я спрашивал Фоимо, и он признался, что они всегда так говорят, когда приходят в другую деревню и хотят погостить там подольше. На самом деле, нападение, о котором они рассказывают, произошло давным-давно.