На прогалине между пальмами лежала почти законченная лодка
— Сейчас идет одна из самых трудных операций, — объяснил Безил. — Нужно, чтобы корпус был везде одинаковой толщины. Приходится действовать очень осторожно, иначе лодка треснет. Кстати, у меня плохая новость: Чарли должен вернуться в свой лагерь на реке Кассикаитю. Гебриэл принес ему письмо от сыновей, они пишут, что балата портится. Необходима его помощь, чтобы доставить ее в саванны.
Меня очень огорчило, что я теряю искусного работника, сконструировавшего такую замечательную лодку. Однако вести были тревожные, и я не мог его задерживать. Я попросил Безила сказать Чарли, как мне жаль, что приходится расставаться с ним.
— Он тоже жалеет, — перевел Безил. — И он никуда не уйдет, пока лодка не будет спущена на воду.
Возвращаясь в лагерь, мы с Безилом остановились у дома переговорить с его обитателями. Джордж и Иона тоже были здесь. Они уже совсем освоились, нарезали сахарного тростника и теперь выжимали сок в прессе, похожем на огромную деревянную ступу.
— До чего же примитивно здесь живут, — заметил Иона, презрительно улыбаясь. — Посмотрите, как плохо сделан пресс. У нас, араваков, куда лучше конструкция. И знаете, что я узнал? Они даже не умеют лечить раны! Это уже надо быть совсем глупым — ведь в лесу полно лекарств, целебная кора и все такое.
— Ты уверен? А я как раз собирался выяснить, какими лекарственными растениями они пользуются.
— Ну, начальник, у них не лечение, а ерунда какая-то. Этот старик Маната здесь вроде знахаря. Он наряжается, бормочет заклинания, дует на больного табачным дымом и думает, что так можно исцелить человека. И есть же люди, которые верят в такой вздор!
Иона упивался сознанием своего превосходства.
Старик Маната сидел поблизости и мастерил выжималку для сока. Я подошел к нему, он встал и пожал мне руку. Затем я поздоровался с Сэмом, который пытливо рассматривал меня, стоя в сторонке, и с Манаванаро; тот представил мне свою молодую жену, миловидную черноволосую женщину. Она ожидала ребенка, но, кроме того, кормила грудью сына, застенчивого трехлетнего мальчугана, который убегал и прятался каждый раз, когда я пытался к нему подойти. Мать была для него чем-то вроде крана. То и дело он подпрыгивал вверх и ловил губами сосок, а руками обхватывал ее вокруг талии. Иногда он промахивался и падал. Даже когда мать ходила, занятая своими делами, он подбегал «попить». Я понял, почему груди индианок так быстро теряют свою форму.
— Мистер Гэппи, — обратился ко мне Безил, — я слышал, что в миссии Маната украл у вас продукты. Но здесь вы можете не беспокоиться, все будет в целости и сохранности, даже если мы уйдем и оставим тут что-нибудь.
Маната держался очень дружелюбно и был так гостеприимен, что я не решился напомнить ему о краже. Да и как мог я осуждать его! Может быть, ему есть было нечего, а мы прибыли с непомерными, на его взгляд, запасами. Трудно требовать от него, чтобы он понимал, как сложно планировать экспедиции и насколько они зависят от запасов продовольствия.
Но почему индейцы, если и крадут, то только в миссии? Кажется, я начинал понимать, в чем тут дело. Они не могли постичь, по какому праву один человек — миссионер — держит под замком такое множество товаров. В индейской общине любой ее член в состоянии сам изготовить все необходимое: если он отдал какую-нибудь вещь, то всегда может сделать взамен другую. Поэтому у вай-вай всегда существовала традиция самого широкого гостеприимства. Меня поразило, что, когда я восхищался тем или иным предметом в доме индейцев, мне, как правило, тут же дарили его. Естественно, и я старался чем-то отдарить хозяев. Индейцы не понимали, почему миссионер не откроет дверь своего склада и не скажет: «Вот, возьмите все, что вам необходимо, мне столько не нужно. А взамен дайте то, что может понадобиться мне». Грубое нарушение традиций возмущало индейцев, и они прибегали к краже, как к крайнему средству. Им были непонятны представления миссионера о добре и зле, его взгляды, сложившиеся в мире, где люди пользуются покупными вещами, которых не могут сделать сами, где накапливаются излишки, где частная собственность священна, где существуют определенные цены для купли-продажи. Я невольно завидовал их более простым отношениям и чувствовал, что практика индейцев совершеннее нашей.
Пришел Чарли; через него и Безила я спросил Манату, что он знает об индейцах парукуту, или барокото, которые, по словам Шомбургка и Фэрэби, жили южнее вай-вай.
— Мистер Гэппи, — сказал Безил, — Маната уверяет, что он и Сэм — последние настоящие ваи-ваи, а все остальные — парукуту, только называют себя вай-вай, потому что женились на женщинах этого племени, приняли его язык, поселились в его стране. Когда-то эти племена жили обособленно, и смешанные браки осуждались. От старых обычаев отошли, когда ваи-ваи начали вымирать. Язык парукуту, ныне забытый, был очень похож на язык вай-вай.
— А как же те ваи-ваи, которые живут ниже по Мапуэре? — спросил я.
— Большинство из них — чистокровные парукуту, — ответил Безил. — Маната и Сэм женаты на женщинах парукуту. Еще он говорит, что Манаванаро, муж дочери Манаты, — мавайян. Мавайяны тоже вымирают теперь и стали объединяться с ваи-ваи, хотя принадлежат к другому народу.
— А где обитают мавайяны? Как попасть в их страну?
Чарли стал чертить на песке расположение рек, перечисляя известные ему племена. Первыми он назвал мавайянов, они жили к востоку от реки Тутумо (она же Буна-вау), притока Мапуэры.
Иначе говоря, как раз там, куда я направлялся: восточнее нас и несколько ниже Акараи. Но если Тутумо тождественна Буна-вау, реке, по которой поднимался Фэрэби в 1913 году, то мавайяны, по-видимому, тождественны его мапидианам, или маопитьянам Шомбургка. Иными словами — это «лягушки», которых считали вымершими. Вот будет интересное открытие!
— Манаванаро может нам рассказать, как туда идти?
— Чарли говорит, он там никогда не был. Его мать умерла, и он вырос среди ваи-ваи. Зато сам Чарли был там, он говорит, что нам туда без проводника не попасть. Тропа начинается в самых верховьях Тутумо, ее очень трудно отыскать. Оттуда надо идти два дня через горы до реки Ороко'орин — там находится первая деревня мавайянов, та самая, которую он видел.
— Что ж, во всяком случае можно попробовать. А какие еще племена знает Чарли?
— Он говорит, ниже по реке есть четыре деревни вай-вай, сам он был в первой из них — Качере́. Слышал, что за ними живут сначала карафайяны, затем паораны, фишкарайяны, шавайяны и, наконец, камарайяны, знаменитые воины.
Этот перечень только усилил путаницу. У меня были теперь списки племен, составленные по данным Шомбургка, Фэрэби, Эндрью, миссионера, Уильяма, Чарли и Манаты, но все они почти не совпадали между собой. Как будто относительно тарумов, вай-вай, парукуту, мавайянов и фишкалиенов все сведения сходились. Что до остальных — повисианов, шиллиау, калавианов, катавианов, аика, арека, карафайянов, камарайянов, шавайянов, паоранов, ваивэ, чикенов, сикианов, диау и других, — то эти названия вряд ли подразумевали другие племена; скорее всего, речь шла о различных наименованиях одних и тех же племен или о разных деревнях одного племени.
— А тонайены, «земноводные» индейцы?
— Они живут за мавайянами, но больше о них никто ничего не знает.
Чертеж Чарли во многом сходился с некоторыми из моих карт — настолько, что я невольно подумал: «уж не основаны ли они все на аналогичных чертежах…» Как я убедился, мои карты являли собой смесь достоверного и сомнительного, и соответствовали истине не более, чем карты шестнадцатого века, представляли такой же интерес и примерно такую же практическую ценность.
— Спроси Манату, слышал ли он о Большой деревне, Кашиме?
Чарли просиял и объяснил на ломаном английском языке, что мечтает увидеть эту деревню и что ему очень жаль уходить от нас, так как он верит, что мы сможем ее найти.
