— Точно, — согласился Эндрью. — Бразильцы не хворали бери-бери. Они питались проросшими бобами. И все-таки нам придется несладко. Почему индейцы не живут на Нью-Ривер? Потому что там плохое место, помяните мое слово! Там нечего есть. Отец Кэфф и отец Кэри путешествовали вверх по Корантейну и по Нью-Ривер в 1908 году. Они чуть не умерли с голоду. Ничего съестного не могли найти. Знаете, что им пришлось есть? Кайманов! Они их ловили в Оноро. И нам придется голодать.
— В крайнем случае тебя съедим, Эндрью, — сказал я, — хотя я уверен, что ты поможешь нам раздобыть пищу. Сделаем из тебя приманку — небось все кайманы и ягуары сбегутся, когда почуют такой лакомый кусочек!
Эндрью засмеялся:
— Ладно, начальник, последнее слово за вами. Только уж кайманов лучше я сам съем!
Поужинав, мы тут же улеглись в своих гамаках, но сон не шел. У костра и под навесом ваи-ваи звучали смех и шутки. Я задремал, но тут же меня разбудил взрыв хохота. Индейцы с факелами в руках столпились у реки; один из них, забравшись на нависшее над водой дерево, держал огонь у самой ее поверхности. Быстрым движением он отсек голову крупной рыбе, затем еще нескольким. Его товарищи сели в лодку, чтобы подобрать добычу.
Почти всю ночь ваи-ваи не спали — ели, ловили рыбу, жарили и коптили ее над костром. Один раз я услышал плеск весел: Эока отправился в Якка-Якка отвезти жене обезьяний бок и рыбы. Затем ненадолго все стихло, но уже в четыре утра заиграли флейты.
На рассвете индейцы окружили меня, жалуясь на голод. Мы дали им фариньи и сразу после завтрака стали свертывать лагерь.
Иона, Эндрью и Тэннер уложили свои ноши в вариши — плетеные заплечные мешки, а ваи-ваи сделали себе лямки из больших мягких листьев пальмы туру (Jessenia bataua); веревки они свили из молодого луба дерева эшвейлеры, росшего рядом с лагерем.
Даже и для девяти человек груза было немало: брезент, продукты на две недели, пресс для гербария, кухонная утварь, гамаки, фонари, горючее, одежда, ножи. Самая тяжелая ноша досталась молодым, Манаке и Якоте, но я вмешался и заставил носильщиков перераспределить груз.
Я сам нес лишь то, что было нужно для работы на ходу: два фотоаппарата, насадочные линзы для съемки с близкого расстояния, экспонометр, треногу, запасные пленки, перочинный нож, плитку шоколада, записную книжку, карандаши.
Мы шли тропой, вернее — просекой, через подлесок из молодых деревьев и кустарника. Поднялись на бугор, затем спустились по крутому склону к чистому ручейку, струившемуся в пальмовых зарослях. Лучи солнца, с трудом пробиваясь сквозь кроны гигантов, заставляли росинки сверкать, как алмазы в полумраке. В это время дня здесь было прохладно и сыро.
Впереди нас ждали холмы, невысокие, но крутые. Идти по влажной глине было трудно. Нам приходилось перепрыгивать корни, рытвины, лианы и пеньки, карабкаться через поваленные стволы или пролезать под ними.
Понижения между холмиками были заболочены и поросли кое-где пальмовым лесом. Среди перистых крон иногда проглядывали клочки неба. Здесь ступать приходилось особенно осторожно, чтобы не увязнуть в трясине. Вода поднималась чуть выше щиколоток, но ближе к полудню мы вышли на участок, где то и дело погружались по колено и даже по пояс в жидкую грязь. Кругом цвели водяные лилии, погибали широколиственные деревья; видимо, где-то был задержан сток воды и земля все больше затоплялась. Постепенно изящные звездообразные пальмы Euterpe сменялись двумя видами мавриции (Mauritia) — одним низкорослым, густо усеянным колючками[13], другим крупным, с большой кроной из веерообразных листьев на высоте тридцати метров[14]. Мы ползли и карабкались в тени пальмовых крон, пока, смертельно усталые, не выбрались на сухой бугор. Здесь мы нашли место поровнее, сбросили свои ноши и устроились на несколько минут отдохнуть, тяжело дыша и обливаясь потом.
Если учесть обстановку, мы шли не плохо — километра полтора в час. Снова вперед! Я спрашивал себя, сколько успел пройти Джордж и действительно ли Нью-Ривер так близко, как я надеялся. Вдруг впереди послышались крики и ауканье. Ну конечно же, это голос Джорджа. А вот и он сам, и его носильщики — стоят и болтают с Ионой и Тэннером.
— Доброе утро, мистер Гэппи, — приветствовал меня Джордж. — Вот, вернулся за указаниями.
— Ты нашел Нью-Ривер, Джордж?
— Нет, начальник, об этом-то я и хотел вас спросить, — вид у него был виноватый. — Недалеко отсюда мы уперлись в высокие горы и не можем пройти. Там, где кончается тропа, открывается вид во все стороны. Впереди — скалы и утесы. С грузом не пройдешь, слишком тяжело. Не меньше месяца понадобится. Зато на север горы постепенно понижаются. Я уже прорубил в ту сторону тропу километра на три, искал обход. Потом решил пойти обратно — помочь вам и спросить, правильно ли я поступил. К вечеру будем в моем лагере.
Я был раздосадован, подозревал, что Джордж и его люди просто поленились. Однако по мере нашего продвижения рельеф и в самом деле изменился: холмы стали круче, болота меньше и суше. Мы шли все время в гору.
Величественные деревья раскинули над нами бессчетные ярусы ветвей, отдельные исполины вздымали свои могучие колонны выше лесного свода и простирали огромные кроны метрах в пятидесяти-шестидесяти над землей. Воздух трепетал от пронзительных зовов зеленой котинги, птицы величиной с дрозда. Все дальше и дальше передавался сигнал тревоги, возвещающий о нашем появлении: «Пии-пии-йоо! Пии-пии-йоо!»
Вдруг раздался странный крик, напоминающий не то мычание коровы, не то скрип тяжелой двери или долгий зевок: «Муарр… ньяаарр… ухааарроу!» Жуткий, леденящий душу, он, казалось, вобрал в себя все уныние пустынных джунглей. В жизни я не слышал ничего подобного. Это была другая котинга — лысоголовая (Calvifrons calvus)[15], обитающая только здесь, на юге.
Небо — те клочки его, которые мы видели, — нахмурилось, заволоклось тучами. Стало так темно, что мы не видели друг друга. Издалека донесся странный гул, словно летели полчища пчел. «Где-то умер грешник, — объяснили индейцы, — и теперь осы преграждают ему путь в рай». Гул сменился непрерывно нарастающим громом. Затрещали сучья и ветви — буйный порыв ветра обрушился на лес. Деревья дрожали, с хрустом падали сухие ветки. Но вот ветер угомонился — и снова воцарилась тишина. Было три часа дня, но казалось, что наступила ночь. Мы услышали шум приближающегося дождя и представили себе, как надвигается сплошная белая стена. Все дружно бросились вниз по склону к лагерю Джорджа и уже начали растягивать брезенты, когда с громом и молниями на нас обрушилась лавина воды. В несколько минут земля под ногами превратилась в коричневую реку.
Один за другим отставшие носильщики входили в лагерь, сгибаясь под тяжестью ноши. Последними пришли Манака и Якота. Сбросив под брезентом груз, оба повалились наземь. Несмотря на усталость, они дурачились, смеялись, болтали в воздухе ногами.
Всю ночь лил дождь, но утром осторожно выглянуло солнышко. Джордж вышел со своим отрядом пораньше продолжать поиски обходного пути вокруг горы, а мы принялись расширять расчистку, свалили несколько деревьев, чтобы дать солнечным лучам и воздуху подсушить почву. Для Ионы, Эндрью и Тэннера соорудили из пальмовых листьев большой навес, сделали навесы поменьше для ваи-ваи. Очистили от мусора ручеек, бежавший мимо моей палатки; вдоль берегов поставили скамейки и столики для работы.
После этого я пошел по тропе на восток и уже через два километра убедился, что она действительно ведет на гору. Вокруг поднимались гранитные скалы, покрытые скользкой пленкой влаги, поросшие мхом и папоротником. Я взобрался на камень, возвышавшийся метров на двенадцать-пятнадцать, но ничего не увидел. Даже здесь, на склоне, высокие деревья преграждали вид!
Мы пересекли ручеек, поднялись по лощинке и продолжали путь по все более крутому и узкому извилистому гребню, пока не очутились на небольшой площадке, где кончалась тропа. Лес здесь был заметно реже, чем на склоне, однако достаточно частый, чтобы скрыть от наших глаз окружающий ландшафт.
