В общем, жизнь в доме-крепости налаживалась. Ольга чувствовала себя здесь своей среди своих и с веселой готовностью откликалась на ласковое солдатское обращение: «Сестреночка!» Только вот лейтенант Афанасьев — должно быть, потому, что стриженая, скуластенькая Ольга напоминала мальчишку-подростка — упорно называл ее (и, случалось, под смех какого-нибудь бойца) «братком» или «братишечкой», и это обижало: женщина хотела оставаться женщиной даже и в грубой солдатской одежде.

Однажды Ольге приснилось, будто плывет она по бурному морю на утлом суденышке, а когда вдруг проснулась, то поначалу не могла отличить сон от действительности: пол под ней качался и скрипел надсадно и ломко, словно старое днище, над самой головой проносились волны (взрывные), в ушах свистел свинцовый ветер, а тело перекатывалось из стороны в сторону, точно какой-нибудь бочонок в трюме…

С той поры Ольга невольно сравнивала четырехэтажный дом на площади с кораблем, брошенным по воле отважного капитана в опасную стихию; ей казалось, что, плывущий среди огненных валов, он увлекает за собой и остальные дома-корабли, и она гордилась отважным Афанасьевым и всей его храброй командой.

Лежа, бывало, под пулеметным обстрелом вблизи Мосиашвили, Ольга Жаркова видела, как тот, отстреливаясь из автомата, выкрикивал с неистово-мстительной страстью южанина: «Я этих гадов заставлю лезгинку танцевать на том свете!» Она же дивилась спокойной и выстраданной вере украинца Глущенко в собственную неуязвимость. Как-то, подставив раненую руку для перевязи, он сказал с кроткой улыбкой, в утешение напуганной санитарке: «Меня, сестреночка, нипочем не убьют! Я так детей люблю своих, так хочу повидать их!» А сколько осознанной терпеливости и отчасти дикого восточного упрямства было в таджике Мабулате Турдыеве! Он совсем мало знал русских слов, но зато с каким удовольствием, несмотря на контузию в голову, повторял затверженное любимое присловие: «Турдыев не будет плохой человек. Турдыев станет на пост — кто его прогонит?» Был контужен и его друг Сукба, смуглолицый абхазец. Но несмотря на это, он, в прошлом дотошный колхозный бухгалтер, надумал, по привычке, подсчитать: а какое же количество мин и снарядов за день выпускают педантичные немцы по Дому Павлова? И оказалось: 100–120 штук.

Каждый воин сражался со смекалкой и в то же время — своеобычно. Яша Павлов, у которого, кстати, правую бровь рассекло осколком, упорно выслеживал фашистов с чердака и после каждого меткого выстрела делал на прикладе винтовки зарубку своим длинно отросшим, прямо-таки кремневым ногтем. А Павел Довженко — тот третьи сутки подряд рыл, по приказу Афанасьева, подземный ход для отсечной позиции и, хотя нажил кровавые мозоли, все же выбился наверх, в десяти метрах от дома, и теперь там, у выхода на поверхность, залег со своим расчетом бронебойщик Ромазанов, огнеглазый татарин, и терпеливо, по-охотничьи, подстерегал фашистские танки с Республиканской улицы. Сам же Павел Довженко, бывший шахтер, чтобы не остаться, по уверению зубоскала Мухина, безработным, перешел на рытье хода сообщения к мельнице, то есть стал по ночам киркой и ломом долбить каменистую почву и вывозить ее в пустых патронных ящиках, при помощи того же Мухина, в дом и заваливать оконные проемы.

Появились, однако, и раненые: дюжий Александров, Идель Хаит, паренек с грустными глазами, и вновь контуженный Мабулат Турдыев. Для них пришлось Ольге устроить госпитальное ложе в подвальном помещении котельной. И все бы ничего, но вода уже к середине октября иссякла во всех флягах и из всех водопроводных труб была высосана до капельки. Да, видать, был Андрей Александров из тех молодцов-удальцов, которые из любого безнадежного положения находят выход! С забинтованной ногой дотащился он, при помощи Калиныча, до ржавого отопительного котла. А так как в прошлом Андрей работал слесарем, то он и дал неискушенному санинструктору толковый совет, каким образом лучше сбить муфту, соединявшую котел с нижней трубой. После нескольких сильных ударов ломиком муфта поддалась, и на поверхность проступили сначала робкие, похожие на росинки, капли. Александров тут же распорядился раздобыть баки и ведра, и когда Ольга и Калиныч принесли их в избытке, бывший слесарь велел «пошуровать» крючьями в отверстии котла. Секунда, другая — и в подставленный цинковый бак хлынула темно-коричневая жидкость, которую, правда, трудно было назвать водой. Однако смекалистый Андрей наказал пропустить жижу через марлю и вату, после чего она стала опрозрачиваться мало-помалу и приобретать вид некоторого подобия воды. Этой бесценной, хотя и горькой на вкус водой было наполнено два больших бака и несколько ведер. Все вдруг ожили, как пожухлая трава после нежданного дождя-проливня, и будущее улыбнулось даже тем, кто втайне страшился его.

Лейтенант Афанасьев обычно сам писал донесения в штаб 3-го батальона, но после того, как ему перебило осколком мины правую руку чуть повыше запястья, пришлось Ольге подрядиться в гарнизонные писари.

Вот несколько продиктованных ей в течение октября донесений:

«Фронтальные атаки врага со стороны площади были безуспешны. Враг изменил тактику, и теперь ведет штурм с флангов. Сосредоточение фашистов перед атакой происходит в здании Военторга и в доме на Солнечной улице. Немцам удается вплотную приближаться к стенам. Отбиваемся последними гранатами. Часто в ход идут кирпичи. Положение явно угрожающее. Срочно требуем посылки двух станковых пулеметов и боеприпасов, особенно гранат Ф-I».

«Последние два дня враг штурмует нас со стороны Республиканской улицы. Этот участок нашей обороны наиболее уязвим. Принимаем самые энергичные меры для его усиления. А пока просим прислать минометы».

«Легко ранены Павлов, Иващенко, Ромазанов, Черноголов, тяжело — Сабгайда и Хаит. Нуждаемся в людском пополнении. Попутно сообщаем: присланные с посыльными два патронных ящика опустели во время последнего боя. Вынуждены выделить бойца специально для поиска оброненных патронов. Без хлеба и консервов можно держаться, без патронов — едва ли».

«Никаких душевных сил недостает видеть страдания голодающих детишек, женщин и стариков в подвале! Приступили к прорытию хода сообщения в сторону мельницы. Это ускорит эвакуацию городских жителей. Работы ведем по ночам, в лежачем положении. Продвигаемся вперед медленно: грунт попался твердый. Долбим его кирками и вырубаем топорами. Для вывозки земли используем патронные ящики с привязанными к ним концами веревок: за один вытаскиваем груженый ящик, за другой волочим уже пустой».

«Сегодня со стороны Республиканской улицы появились два фашистских танка и открыли огонь по западной стене дома. Бронебойщик Ромазанов тотчас же занял отсечную позицию. Первым же выстрелом из своего ПТР он поджег один танк, а другой обратил в бегство. Так что считаю вправе ходатайствовать о вручении Ромазанову нагрудного гвардейского значка „Лучший стрелок“».

«Старшиной Мухиным в одной из комнат обнаружена бутыль с касторовым маслом. Просим с посыльным прислать пшеничной муки для выпечки блинов».

«Вчерашней ночью, во время тумана, фашистами скрытно сооружена баррикада на противоположной стороне площади. Все подступы к дому и все его окна взяты под прицел вражеских автоматов и пулеметов. Однако баррикада просуществовала только день. Бронебойщики отделения А. А. Сабгайды, три неразлучных „сабгайдака“ — казах Мурзаев, таджик Турдыев, узбек Тургунов — сожгли ее бронебойно-зажигательными патронами».

«По подсчетам рядового Сукбы, раньше немцы выпускали по нас 100–120 мин и снарядов ежедневно. Но в последнюю декаду октября их суточная огневая „норма“ доведена до 200 мин и снарядов. Напрашивается вопрос: когда же наконец будет налажено надежное прикрытие Дома Павлова со стороны нашей артиллерии, как дивизионной, так и армейской?»