В октябре прибавилось еще немало забот-хлопот, но даже и они, бесчисленные, налетающие внезапно, не смогли отучить Алексея Жаркова от давнего пристрастия к дневниковым записям. Дневник являлся для него верным средством разрядить душевную напряженность и, кроме того, поводом побыть минуту, другую наедине с собой, когда уже можно было отдохнуть и физически.

2 октября

Пришло постановление Государственного Комитета Обороны. Я назначен членом Военного совета Сталинградского фронта. Круг моих новых обязанностей: наведение порядка в тыловом хозяйстве фронта, содействие инженерным частям в строительстве оборонных рубежей и, само собой, наблюдение за бесперебойной работой волжских переправ. Но вот уж воистину: живи не так, как хочется, а как жизнь велит! Сверх «положенного» поручено мне Военным советом фронта провести дополнительную мобилизацию 11 000 военнообязанных, высвобожденных с предприятий, главным образом рабочих с Красноармейской судоверфи.

3 октября

Смутно представлял работу службы тыла. Пришлось приналечь на литературу. Книга французского военного теоретика и экономиста Вобана — целое откровение. Примечательно его саркастическое восклицание: «Военное искусство, о! Это чудное чудо и дивное диво! Но не начинай войны, если ты не умеешь питаться».

Между тем питается наш фронт скудно. Был разговор с замначальника тыла, генерал-майором Поппелем. Он: «Продукты питания на исходе. Подвоза нет. Командующий требует принятия срочных мер». Я: «Единственный выход — это взять продовольствие за счет фронтовых нарядов из ресурсов области».

Пошел на риск — отправил шифровку в Камышин, где запасы продовольствия.

5 октября

Совхозный лесок — беспокойное пристанище. Сегодня опять бомбежка. Взрывные волны срывают листву с деревьев не хуже ветра-листодера. Есть человеческие жертвы. И это немудрено! В лесу размещены многие войсковые тыловые органы и резервные боевые части. Тут же по соседству — гвардейский минометный дивизион. Сделают «катюши» несколько залпов по врагу и укатят на новые позиции, а мы изволь принимать на себя бомбовые удары!

Не пора ли нам, оперативникам, поукромнее подыскать пристанище, без этакого многолюдства?..

6 октября

Враг полностью овладел Мамаевым курганом.

Трудно быть оптимистом в такое время. Будущие историки, конечно, сумеют ответить на вопрос: как же это случилось, что немцы прошли тысячи километров по советской земле и нам пришлось защищать Родину на берегах Волги? Сейчас я знаю только одно: проиграть Сталинградское сражение мы не можем. В советских солдат прочно вселился суворовский дух; они научились воевать не числом, а уменьем.

Только что узнал от начальника политуправления фронта: горстка храбрецов во главе с сержантом Павловым вот уже неделю обороняет жилой дом на площади 9 Января.

8 октября

На новой «эмке», с Овсянкиным, ездили в Палассовку, на кумысолечебницу.

Жену застал в полутемном бараке. Марина вела урок географии. Вид у нее нехороший: с лица осунулась, вся похудела. Теперь похожа она на большеглазых, с тонкой шейкой, подростков — на своих же полуголодных учеников.

На прощание — горькие слезы, сквозь них — улыбка: «Ты, Лешенька, совсем разучился целовать».

11 октября

Один день, а сколько событий!

Сибирские полки 308-й стрелковой дивизии полковника Л. Н. Гуртьева полностью переправились через Волгу и к ночи заняли оборону на заводе «Баррикады».

Весь день кровопролитные бои в северной части города. Разведка донесла: сюда переброшены из Западной Европы одна танковая и две пехотных дивизии противника. Видимо, Гитлеру неймется поскорей захватить Тракторный.

В заволжском лесу вручал ордена и медали речникам. Повидал отца, услышал от него добрую весточку: Прохор вырвался из окружения и сейчас находится на Зайцевском острове, в кругу своей семьи. А об Ольге по-прежнему никаких вестей.

Вечером из совхозной лесной усадьбы перебрались в «глухомань» — на берег безымянной речушки. Жить будем в блиндажах-землянках, питаться в собственной столовой, мыться в собственной бане.

2 октября

Летят и летят гуси над Ахтубой! Только не все они достигнут теплых гнездовий. Многие бойцы стреляют по ним. Выругаешься в сердцах: «Вы лучше бы по фашистским самолетам били так активно!» Потом остынешь — начнешь объяснять горе-охотникам, что они из своего нарезного оружия лишь подранивают дичь, на смерть не обрекают в непролазных зарослях поймы.

13 октября

Звонок адъютанта командующего. Ровно в 8.00 мне надлежит явиться в штаб фронта, к Еременко.

Человеку непосвященному почти невозможно было обнаружить в густых лесах Волго-Ахтубинской поймы месторасположение штаба фронта. Но Алексей Савельевич Жарков был человек посвященный. Берегом Ахтубы, сквозь заросли краснотала, он довольно быстро выбрался в «штабной поселок». Здесь, вразброс, к самым корневищам деревьев, то есть в местах отменно сухих, здоровых, жались блиндажи-землянки с толстыми бревенчатыми накатами, с илисто-песчаными обсыпками на крышах, где предприимчивые мудрецы-саперы насадили как для пущей маскировки, так и для услаждения глаза поздние осенние цветы.

Несмотря на ранний час, штабной поселок жил своей будничной жизнью. На пути к командному пункту штаба Алексей видел лениво всплывающие над блиндажами совсем мирные дымки, стволы зениток в маскировочных ветках, тут же сидящих и штопающих чулки девчат-зенитчиц, меланхоличного верблюда, впряженного в арбу; видел спешащих к скрытым в зелени машинам офицеров-направленцев и улавливал сквозь шорох падающей листвы настойчивый, долбящий перестук аппаратов Бодо и Морзе из блиндажей узлов связи…

Блиндаж командующего находился на краю штабного поселка, у самой Ахтубы — тихой, по-осеннему потемневшей, холодноватой. Отсюда, если только пошире раздвинуть ветки краснотала, виднелись пыльные домики Средней Ахтубы и ленивые взгорбки унылой степи Заволжья. Степь дышала еще не остывшим летним теплом, сельским покоем, тем легким, беспечным ветерком, который разве лишь и резвится поутру… Алексей подставил лицо ветру — будто сызнова умылся, глубоко вздохнул и, пробежав пальцами по пуговицам шинели, как по клавишам, чувствуя себя особенно собранным и бодрым, направился к знакомому блиндажу с хохлатым кустом шиповника на макушке.

В это самое время командующий Еременко вышел из блиндажа, сутулясь, наклонив крупную голову, еще не в силах, видимо, избавиться от ощущения низкого свода. Одной рукой он опирался на ореховый костылик, другой — на дверь, обитую войлоком. Ворот генеральского кителя был распахнут, да и верхняя пуговица его отстегнута, словно тучнеющее тело командующего просилось наружу, под ветерок.

— A-а, здравствуй, здравствуй, Алексей Савельевич! — еще издали приветствовал он Жаркова, щуря и как бы удлиняя на широком лице свои зоркие глаза. — А я вот вышел воздуха свежего глотнуть. Клопы лесные, прах их возьми, планомерную осаду ведут, так мы их, понимаешь, дымовыми шашками выкуриваем. В блиндаже не продохнешь, ей-ей!

Жарков улыбнулся шутливо-мечтательно:

— Эх, хорошо бы фрицев вот так же выкуривать!

— Погоди, придет времечко — выкурим, — сразу нахмурился Еременко. — Я, собственно, и вызвал тебя, Алексей Савельевич, за тем, чтобы сообщить о скором приходе того желанного времечка.

— О скором приходе? — Жарков удивился, пожал плечами. — Противник занял господствующее положение на высотах; он держит под огнем всю реку в районе Сталинграда; он, наконец, не сегодня-завтра ринется в наступление на Тракторный, а ты, Андрей Иванович, говоришь о скорой победе. Да полно, не обмолвился ли ты?..

— Нет, я не обмолвился, товарищ член Военного совета, — буркнул, поморщившись, Еременко, и на первый взгляд могло показаться, что он явно недоволен безверием собеседника. Но это было не так. Алексей знал: командующего давно, еще со времен боев под Брянском, мучает рана ноги.