Отсюда уже начинались строительные площадки дальнего городского обвода, точнее — «секторы». И тянулись они вплоть до левобережий Дона, который уже высвечивал из осенней хмари латунной полоской, дышал зябким холодком сквозь тощие прибрежные тополя.

Именно здесь, вблизи хутора Вертячего, на казачьих огородах в перекисшей картофельной ботве, и велел Жарков остановить машину. Затем вылез из душной кабины и пошел прочь от дороги без оглядки, с уверенностью, что все последуют за ним. Шел в раздутом хрустком кожаном пальто вдоль змеящейся, бьющей снизу могильным холодком траншеи, мимо блиндажей в два-три наката и бревенчатых дзотов, остренько попахивающих смолистым тесом; шел, пока не поскользнулся и не сполз с бруствера в окоп, куда уже вдоволь накидало ветром бездомных перекати-поле, где хлюпала и бесновалась под резиновыми сапогами вода цвета кофейной гущи…

Окоп вывел Жаркова и его спутников к противотанковому рву.

С реки хлестало колкой свежестью, но здесь, за взметенной тяжеловесной гривой краснозема, была погребная за́тишь. Впрочем, если приглядеться (а Жарков шел с хозяйской взыскующей приглядкой), то осенние дожди, кажется, весьма успешно попортили ров: местами он студенисто ополз, заилился на днище, так что уже и не пройдешь прямиком.

— Плохо дело, — буркнул Жарков. — А весной, поди-ка, и вовсе зальет ров, обвалит!

— Да, качество работ невысокое, — прогудел за спиной угрюмый Бородин. — Весной, пожалуй, и с огневых точек снесет верхний слой земли, да и блиндажи раскорячит.

Жарков зло усмехнулся:

— Оно, конечно, самокритика — вещь полезная, но надобно и меры принимать самые срочные, товарищ горе-строитель.

— Меры мы принимаем, Алексей Савельевич. Только, знаете, выше себя не прыгнешь. Ведь, ежели по совести говорить, мы тут самодеятельностью занимаемся. Кто строит-то? Старики, женщины да подростки. Опыта у них ни на грош. А где специалистов раздобудешь, пока не подошли инженерные части? Разве что в каком-нибудь госпитале наткнешься на выздоравливающего военного фортификатора. Ну и умасливаешь его, водочкой задабриваешь, чтоб сей специалист в степь с тобой отправился и, так сказать, проинспектировал доморощенное оборонительное строительство.

— И что же, повезло тебе, Иван Павлович?

— Повезло! Один фортификатор, по званию капитан, хоть и на тросточку еще опирался, все-таки вызвался — из профессионального любопытства, что ли? — осмотреть наши дзоты и блиндажи. Но приехали мы под Калач, он сразу лицом посерел, губу прикусил, точно раны у него, сердешного, открылись. «Эх! — скрипит зубами и морщится. — Да у вас тут половина дзотов непригодна из-за отсутствия пространства обстрела или же крайней его ограниченности. А кроме того, — отчитывает нас, грешных, — многие амбразуры сделаны то слишком высоко, то очень низко. Опять же, — растолковывает нам, неучам, — у большинства сооружений нет достаточной глубины, да и вытянуты они в одну линию, а это, мол, неразумно, так как мотопехота противника без особого труда преодолеет их». Словом, распотрошил нас, самодеятельных фортификаторов, в пух и прах, а по мне, уж лучше бы своей тросточкой отколотил.

Жарков поскреб смолисто-черный, пробитый свежей сединой, висок, крякнул:

— Вот не думал, что так скверно дела обстоят… Однако что же ты предлагаешь, Иван Павлович?

— Надо срочно связаться с командованием Пятой саперной армии. Без военных специалистов завалим дело.

— Хорошо, я свяжусь с бригадным инженером Комаровским. Но, как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. Скоро сильные морозы ударят, землю скрутят. Ее одними кострами не отогреешь — придется и толом взрывать. А как у нас со взрывчаткой? Опять, что ли, прикажете, к военным обращаться?.. Нет, вы уж сами кумекайте, чтобы организовать производство хотя бы динамона «О». Думается, кирпичный завод тут сослужил бы добрую службу.

— Неплохая идея, Алексей Савельевич! Коли лесозавод сумел наладить выпуск противотанковых мин, так почему бы и кирпичному заводу не поднатужиться?

Они поднялись на гребень земляных отвалов — и степь предстала во всей суровой красе. Теперь, когда ее секли морщины траншей и окопов, она казалась особенно древней, эта русская многострадальная степь, видавшая остроконечные шапки желтозубых воинов Батыя и надменные белогвардейские фуражки, стонавшая под копытами лихой конницы и колесным перестуком бронепоездов, но готовая и сейчас, в лихолетье, принять на раздольную богатырскую грудь тяжесть новых военных испытаний.

Изредка из туч вырывались солнечные лучи, и тогда с ветреного взгорбка Жарков различал даже вдалеке и выскочившие там и сям волдыри землянок, и пузыристо вздутые палатки, и сложенные из будыльев подсолнечника шалашики, и чадные по-походному костры, и расхлестанные по всему видимому неприютному простору, до глянца наезженные новые дороги. И видя все это, проникаясь суровостью взбудораженной степи, Жарков уже не сомневался в близости неотвратимого и, кажется, самой Историей предопределенного часа грозного побоища, ибо давно уже замечено, что великие исторические события, сцепляясь по непреложным вековым законам, имеют жестокое свойство повторяться.

— А где ж, однако, наша симпатичная попутчица? — вдруг спохватился Бородин. — Я думал, она следом идет…

— Ну, эта Великанова — женщина своенравная! — Жарков усмехнулся не то снисходительно, не то осуждающе. — И хотя годы идут, она, представь себе, насквозь пропитана комсомольской романтикой.

— Так ведь это и хорошо!

— Хорошо-то хорошо, но ведь надо же когда-нибудь и остепениться. Всему свой черед.

— Ох, не хотел бы я, Алексей Савельевич, остепеняться!

— Не хотел, да надобно, — решил все свести к шутке Жарков. — Вон, гляди, помощнички идут!.. А без степенного вида, без солидного брюшка — какой же ты для них авторитет?

Приезд Жаркова и Бородина еще раньше был замечен. Но теперь, когда они стояли на взгорье, у всех на виду, сюда, к комковатому подножью, начали с самых отдаленных участков сходиться руководители мобилизованных строительных трестов и стройуправлений, прорабы, бригадиры; явился и секретарь райкома, которому подопечен был здешний сельский район. И уже пришлось ходить с целой свитой подначальных начальников — отдавать скрепя сердце дань этой обременительной условности. Отныне взгляд словно бы лишился придирчивой самостоятельной цепкости, внимание рассеивалось, потому что каждый из сопровождающих уже сам норовил указать на то-то и то-то, из соображений личной заинтересованности, вперекор тому, что прежде всего могло бы интересовать областных партийных руководителей.

Лишь к вечеру, усталые, в нашлепках грязи, под легким хмельком от выпитой для сугрева водки, разомлевшие после сытного обеда в хуторе Вертячем, вернулись Жарков и Бородин к машине, чтобы уже на колесах отправиться на поиски злополучной попутчицы, если уж пешие хождения ни к чему не привели. Как вдруг оба увидели на заднем сиденье скорчившуюся хмурую Великанову. Лицо ее было в размазанной грязи; берет сполз на одно ушко, тогда как другое яростно розовело, нажженное ветром; резиновые боты в засохшем красноземе уже напоминали глиняные горшки; от макинтоша и от развеянных волос тянуло дымной горчинкой костров…

— Где изволили странствовать? — не без язвительности спросил Жарков, усаживаясь рядом.

Великанова молча взглянула на него, но в глазах ее плясали огоньки — предвестники бедовой вспышки, которую, собственно, и хотелось вызвать Жаркову.

— Ну, что же вы молчите? — подзадоривал он. — Говорите: довольны или недовольны остались прогулкой?

И вот тогда в инженере-конструкторе Великановой сразу пробудилась прежняя Анка: глаза ее сузились, ноздри раскрылились, и вся она выпрямилась, как от удара, и напряглась, готовая тоже нанести удар.

— О каком довольстве может идти речь? — заговорила она звенящим молодым голосом. — Здесь, под Вертячим, работает, кажется, двадцать тысяч человек. Это же население целого города! Но у людей нет ничегошеньки: ни подходящего жилья, ни кипяченой воды, ни хлеба, ни горячего приварка. Я уже не говорю о медицинском обслуживании и почтовой связи. В общем, людей уподобили слепым кротам: дескать, сейчас война, ройте землю и ни о каких элементарных благах не помышляйте!.. Но это же бесчеловечно! Неужели война должна заставлять нас быть жестокими к своим же людям? Или мы просто хотим собственное головотяпство оправдать трудностями военного времени?..