— Я ничего не сделаю вам, — сказала Матильда, и засмеялась, а Эдуар одним залпом осушил остатки вина и упал на скамью.

— Простите меня, госпожа де Серелье, — он отвел взгляд, — простите.

Матильда подалась к нему, и глаза ее зажглись смехом:

— Я не имею на вас никаких видов, господин де Бризе, — сказала она проникновенно, — я могла бы завлечь вас к себе в спальню так, что вы бы и не заметили, как в вашем сердце одна женщина сменилась бы на другую. Но чувства моей кузины для меня священны. Тем более, что вы отвечаете на ее чувства... Ведь так?

Он помолчал, потом проговорил, очень тихо, так, что слова его терялись в шуме и гаме пира:

— Так. К сожалению, это так.

— К сожалению? Вам не нравится любить?

— Любовь полна препятствий и страданий..., — процитировал он с улыбкой.

— Но тем слаще плод, — прошептала она, накрывая его руку своей, — тем ценнее приз... Я много раз добивалась любви мужчин, которые нравились мне, и чем дольше и сложнее было добиваться, тем радостнее было мне получать его в свое распоряжение. Тем слаще были поцелуи...

Эдуар покраснел от таких откровенных слов.

— Поверьте мне, Эдуар, — она сжала его руку, и провела пальцем по запястью, вызывая в нем невольный трепет, — чем неприступнее крепость, тем ценнее приз.

— Я совсем не уверен, что Эстель что-то чувствует ко мне, — сказал он, отодвигая руку.

Матильда рассмеялась.

— Не переживайте, вы мне не нужны. Я могу получить вас на одну ночь. Но утром вы будете ненавидеть и меня, и себя. Мне это не нужно. Если бы я хотела увлечь вас, я бы действовала не так грубо. И я уже говорила, Эстель для меня ценнее всех.

— Но я совсем не ценен для нее, — парировал он, надеясь, что она бросится опровергать его слова.

Матильда рассмеялась:

— Значит, вы слепы, как котенок. Если бы вы не были ей ценны, прибежала бы она вчера спасать вас от вас же самих? Или... сидела бы я в обществе рыцаря, когда могла бы сидеть под балдахином в обществе графа? Подумайте над этим, шевалье де Бризе!

Он снова вспыхнул, бросил взгляд на неподвижную фигуру Эстель. Сердце его бешено билось в груди, разливая по жилам жидкое счастье.

— Вы сделали для меня слишком много, госпожа де Серелье, — сказал он, сжимая ее руку.

Матильда тоже сжала его руку, и посмотрела в глаза.

— Если вы вдруг разлюбите Эстель, помните, что я всегда жду вас, — прошептала она одними губами.

Он попытался вырвать руку, но она крепко сжимала ее.

— Все должны видеть, — шептала она, — что мы кокетничаем, что мы влюблены. Давайте же, Эдуар, не глупите. Это в ваших интересах.

И она снова заулыбалась, блестя глазами.

Он обвел глазами зал, и расслабил руку, позволяя Матильде поглаживать пальцем его ладонь. Но вот Матильда рассмеялась, и указала на актеров, которые изображали что-то смешное на небольшой сцене. Эдуар тоже засмеялся, не отпуская ее руки. Потом взглянул на Эстель. Но та смотрела на сцену и губы ее изогнулись в легкой улыбке. Бедный граф дОвернэ, подумал он, ему так и не удалось услышать, как Эстель смеется.

Пир подходил к концу, когда госпожа де Шательро встала, желая удалиться. Матильда кивнула Эдуару, давая знак следовать за Эстель. Тот вскочил, пробрался за спинами слуг к выходу. Эстель оставила свою свиту и следовала в свои покои одна. Два поворота освещенных коридоров, и она окажется у себя в комнатах. Два поворота.

Эдуар зная, что она специально отпустила слуг, чтобы дать ему шанс, побежал за ней, и вдруг услышал ее крик.

Выскочив за угол, он увидел, как Симон де Шатильон схватил ее в объятья и губы его накрыли ее губы. Эстель сопротивлялась, как могла, но сил ее не хватало противостоять мужчине.

Эдуар остановился, прислонившись рукой к стене. Глаза его застлала кровавая пелена, а в груди что-то вспыхнуло, будто выжгло греческим огнем. Он перевел дыхание, сдерживая желание достать меч и просто убить наследника графа де Шатильон.

— Симон, — сказал он как можно спокойнее, — сейчас при тебе нет пятерых рыцарей, и тебе придется сражаться самому.

Симон резко отпрянул от Эстель, и та отлетела к противоположной стене. Глаза ее расширились от ужаса.

— Пожалуйста, нет! — проговорила она, но поняла, что мужчины ее попросту не слышат.

— Иди к черту, — Симон усмехнулся, — иди к черту, Эдуар. Или ты пришел за реверансами?

Эдуар оттолкнулся от стены, и пошел к нему, медленно шагая, чтобы сдержать ярость. Ярость не помощник в таких делах, а только вредитель, и Эдуар, как опытный боец, хорошо это знал.

— Я пришел, чтобы научить тебя манерам, — сказал он.

Симон отступил, потом вытащил меч, и встал в позицию.

— Ты на самом деле хочешь сражаться со мной? — Эдуар рассмеялся.

— Так убей меня, попробуй.

— Не буду. Госпожа де Шательро сама придумает, что делать с тобой. Она весьма находчива, когда отстаивает свою честь.

— Пусть идет, — сказала Эстель, и Эдуар на этот раз услышал ее, — пожалуйста, отпусти его.

— Дама требует, чтобы я вас отпустил, господин виконт, — сказал он.

Симон сжал губы. Глаза его сузились, но меч он убрал, и медленно подошел к Эдуару.

— Так просто я это не оставлю, — сказал он, и размахнулся, чтобы ударить Эдуара, но тот, ожидавший чего-то подобного, увернулся, Симон по инерции улетел в стену, больно ударившись кулаком. Эдуар развернулся, и ударил его в лицо, разукрасив глаз так же, как и щеку.

Тут на плечах его оказались чьи-то руки, и потянули назад.

— Пожалуйста, Эдуар! — кричала Эстель, — оставь его! Пожалуйста!

Он отступил под ее напором. Симон обернулся, утирая кровь. Он хотел что-то сказать, но Эстель затащила Эдуара в дверь своей комнаты, и захлопнула ее, заперев на засов. Раздался удар, это Симон от злости стукнул по двери кулаком. Потом послышалась отборная ругань, и все стихло. Эстель прислонилась к двери спиной, и закрыла лицо руками. Ее трясло от ужаса, отвращения, от страха за Эдуара.

— Как же вы накажете его, госпожа де Шательро, — Эдуар стоял перед ней, и глаза его пылали, — или то, что не позволено шевалье позволено виконту?

— Никому не позволено, — сказала она, — сдерживая желание врезать ему в челюсть так, как учил ее покойный муж. В подбородок, чтобы стереть с лица эту ухмылку, и откинуть назад его голову, и, при удаче, вырубить на несколько минут, — я... я благодарю вас за помощь, — вместо этого сказала она, и увидела, как смягчилось его лицо.

Матильда научила ее, что нужно говорить, и как поступать. Эстель занервничала, боясь, что рыцарь, оскорбленный ее слишком милосердным отношением к Симону де Шатильон, просто напросто уйдет, поспешила добавить:

— Я... я знаю, что всегда могу положиться на вас, шевалье... я знаю, что вы сможете защитить меня...

Боже, что она несет! Это же надо было говорить в самом конце, а она забыла абсолютно все слова! Сначала лесть, восхищаться им. Она же им на самом деле восхищается! Что ей стоит сказать, что она думает? Но слова не шли на ум, и Эстель замерла перед ним, боясь пошевелиться. Он, конечно, ее молчание примет за надменность. Она внутренне заметалась, губы ее приоткрылись, и она хотела что-то сказать, но забыла сразу же, как только подняла на него глаза.