Поединок начался. Сначала они примерялись друг к другу, двигаясь по кругу и изредка обмениваясь ударами. Эдуар столько раз бился с Марселем де Сен-Жен, что знал каждое его движение, каждый ответ на его выпад. Потом Марсель стал наступать, видимо так же желая выбить сустав, примеряясь к удару, и повернув меч плашмя. Эдуар отбился, развернулся, и рубанул по плечу, но Марсель уклонился, попытавшись ударить его по шлему, но меч прошел мимо, задев руку.

Чертыхнувшись, Эдуар отступил, перехватив меч двумя руками. Боль придала ему злости, и теперь он уже не думал, кто перед ним. Он снова развернулся, мечи скрестились, и оба замерли, пытаясь повалить соперника. Эдуар отскочил, а Марсель чуть не упал, пробежав вперед. Эдуар не стал нападать сзади, позволив ему развернуться и принять удар лицом. Мечи снова лязгнули, еще и еще, а потом Эдуар пропустил удар, обрушившийся ему на шлем. Оглушенный, он отступил, стараясь удержаться на ногах, отбил последовавший удар, и со всей злости рубанул противника в соединение кольчуги и шлема. По лбу текло что-то липкое и теплое, а глаза застилала ярость.

Убить того, кто пытался только что убить его! Покачиваясь, Эдуар пошел в наступление, нанося один удар за другим. Марсель тоже был немного оглушён, шлем держался плохо, и он поправил его рукой. Тем не менее, отбивался он весьма успешно, примеряясь к последнему удару, который уложит Эдуара на песок. Но Эдуар не мог ему этого позволить. Фигурка в белом, мелькнувшая перед его помутившимся взором, придала ему сил. Он не оставит ее другому.

Эдуар отбил удар, развернулся, и хотел сбить с соперника шлем, державшийся на честном слове, но меч его прошел другой траекторией, и снова попал в соединение шлема и кольчуги. Шлем Марселя упал, глухо ударившись о песок и покатившись, а вместе с ним в сторону отлетело что-то черное, разбрызгивая алые брызги. Тело постояло и рухнуло, а Эдуар смотрел и не понимал, что же произошло, почему песок становится алым, и где голова Марселя, которая должна венчать его тело.

Вокруг раздались крики ужаса, кто-то визжал, кто-то плакал, а он, покачиваясь, обвел ристалище мутным взором, и наконец-то нашел голову Марселя. Она лежала достаточно далеко от тела, рядом со шлемом. Эдуар вдохнул, но выдохнуть уже не смог. В глазах потемнело, он выронил меч, и упал на песок рядом с телом друга. Кровь пропитала его рубаху, заливала лицо, но он уже ничего не чувствовал. Не чувствовал, как с него снимали шлем, как дрожащие женские руки гладили его по щеке, и как капали ему на губы соленые слезы. Не видел, как белое платье перепачкалось в крови, а серые глаза в ужасе искали защиты у доктора.

— Ничего серьезного, — говорил доктор, поднимаясь на ноги, — обычное рассечение, сотрясение. Рука ранена, но кость не перебита. Он обязательно очнется, госпожа.

Эстель закрыла лицо перепачканными в крови руками. Поднялась. Перед ней возник граф де Патье, бледный, несчастный и разбитый. Казалось, он стал меньше ростом.

— Убирайтесь, — сказала она ему, не подбирая слов, — убирайтесь из моего замка! Я вас ненавижу!

Рассказать Марселю... Эдуар очнулся с этой мыслью и долго слушал пение птиц в раскрытое окно. Голова болела, а солнечный свет резал глаза.

— Очнулся, очнулся! — раздался шепот, и над ним склонилась юная девушка в белом чепце.

— Закройте окно, — прошептал он непослушными губами.

Тут же солнце перестало бить в глаза. Он резко сел, но голова закружилась, и Эдуар снова потерял сознание. Когда же очнулся, глаза его встретились с испуганными и заплаканными серыми глазами.

— Господь сохранил вас, — прошептала Эстель, целуя его руку, — я так молилась! Я буду всегда молиться за вас! Я, недостойная его милостей, буду молить Спасителя о вашей душе!

Эдуар отнял руку.

Рассказать Марселю... Он, видимо, беседовал с ним, будучи в беспамятстве, потому что все еще видел перед собой его улыбку. Марсель хлопнул его по плечу, и Эдуар как раз собирался рассказать ему про Эстель. Но тот ушел, обернувшись и махнув ему рукой. И он не успел рассказать. А теперь вспомнил, что голова Марселя лежала далеко от тела, рядом с шлемом. Ему стало дурно, к горлу подступила тошнота, и его начало неудержимо рвать. Эстель держала его голову над тазом, и гладила по волосам, как ребенка.

— Уходите, — он откинулся на подушки, и образ Эстель стал мутным, будто... будто он смотрел на нее сквозь слезы.

— За что вы гоните меня, Эдуар? — она вытирала его лицо платком, смоченном в уксусе.

— Уходите.

Он закрыл глаза, надеясь, что она уйдет и даст ему побеседовать с Марселем. Но теперь он был в сознании, сон не шел, и смутное понимание того, что Марселя больше нет, давило голову стальным обручем. Он поднял руку и поднес ко лбу, надеясь скинуть обруч, но обнаружил, что там ничего нет. Голова раскалывалась, образы Эстель и девушек терялись в пространстве, расплываясь цветными пятнами.

— Эдуар, пожалуйста, не покидай меня! — слышал он ее голос. Тот, что заставлял его покрываться холодным потом, сгорать от желания, таять от нежности... сжимать в руке меч.

— Уходите...

Он видел, как она рыдает, закрывая руками красивое лицо, но это было в каком-то другом мире. Он плыл на волне боли, уже не ощущая ее, покачиваясь на волнах, и впереди был яркий солнечный свет. Видимо какой-то солнечный луч все же нашел путь через темный занавес, и Эдуар ухватился за него, будто за путеводную нить.

— Марсель, мне так много надо тебе рассказать... Ты знаешь, как прекрасна любовь? Сколько радости дает один взгляд любимых глаз? Сколько счастья в звуке любимого голоса?

— Я знаю, я любил Розу и хотел жениться на ней. Но отец не позволял, сначала он должен был жениться на графине де Шательро. Я вызвался помочь ему.

— Ты знаешь... — Эдуар улыбнулся, — а ты знаешь, какую боль причиняет обман? Когда любимые губы произносят ложь?

— Нет. Роза никогда не лгала мне.

— Но, если бы лгала?

— Наверное, я бы умер.

— Я тоже хотел бы умереть. Но не умер. И как мне жить, зная, что любимые уста лгали мне? Говорили о любви, а сами не любили?

— Прости ее. Ведь ты видишь, что она раскаивается.

— Такое нельзя простить.

— Можно! Если любишь, простишь. Возможно, не сейчас, но потом.

— Никогда.

— Эдуар! — голос Эстель ворвался в его мозг вместе с острым запахом, прогоняя образ Марселя, — Эдуар!

Он открыл глаза.

— Вы еще здесь, госпожа? Я просил вас уйти.

— Я не уйду.

— Он говорит, что если я вас люблю, то должен простить. Но я не могу. Уходите.

Вокруг была пустота. Только громко, безумно громко, пели птицы. Пронзительные звуки их голосов врывались в его сознание, заставляя вернуться в реальность.