Он отступил на шаг, щеки его вспыхнули, и он в ужасе смотрел на Эстель, что склонила голову в знак смирения.

Лицемерка!

Сердце его бешено стучало в груди, а к глазам подступили слезы. Но отказать женщине, вдове и матери, смиренно просящей его о защите, он не мог, даже если бы и хотел. Вечером он скажет ей все, что думает. Но не сейчас. Сейчас он склонился к ней, подал ей руку, и помог подняться.

— Что вы, госпожа, позвольте мне самому склониться к вашим ногам. Ваша просьба делает мне огромную честь.

Глаза его были холодны, а щеки пылали. Глаза их встретились и он быстро опустил взгляд.

Графиня молча развернулась и поднялась обратно на трибуну, а публика шумела, радостно одобряя его решение.

— Теперь, когда все решено, покорно прошу всех присутствующих отведать лучших блюд, что приготовили повара прекрасной графини, — провозгласил герольд.

Во двор вынесли столы, скамьи, и начался веселый пир, который продлился несколько часов, до самого вечера. Гости ели и пили, и только Эдуар оставался в своей башне, не желая ни видеть никого, ни с кем разговаривать. Он смотрел в окно на Эстель, которая сидела между графом дОвернь и графом де Патье, и по щекам его текли слезы.

Ночью Эдуар ходил кругами в башне, то бросаясь к двери, чтобы поговорить с лицемеркой и высказать ей все, что накопилось в его душе, то к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Наверное, он ждал, что она сама придет к нему, но она не пришла. Утром голова его раскалывалась, он стал нервным, а глаза были красными от слез и бессонной ночи.

На рассвете в башне появились слуги, притащили бочку с водой, чистую одежду и начищенные доспехи. Молодой парень по имени Огюстен представился ему, как оруженосец, и пока Эдуар приходил в себя, рассказывал байки о том, что творилось в замке вечером, в то время, как Эдуар “отдыхал” в башне. Эдуар слушал в пол уха. В горячей воде он расслабился и ему наконец-то захотелось спать, а речь Огюстена казалась долгой убаюкивающей песней.

В церковь он решил не идти, выделив себе три часа на сон. Впрочем, возможно лучше было бы побеспокоиться о душе, чем о теле. Но Эдуар не хотел видеть ни Эстель, ни Марселя, ни кого-то еще, не хотел слышать насмешек за спиной. Если он хочет победить, он должен следовать своим же правилам. После сна, от которого он пробудился с огромным трудом, Эдуар приказал принести доспехи, облачился в кольчугу, в синий сюрко с гербом, пристегнул меч. Скорее всего потребуется турнирный меч, ведь граф де Патье вряд ли желает рисковать жизнью сына, но на всякий случай Эдуар взял боевой. Шлем, щит и турнирный меч Огюстен нес за ним.

Марселя де Сен-Жен Эдуар увидел мельком в галерее и махнул ему рукой. Марсель стоял в окружении своих людей, и тоже махнул Эдуару, показывая, что им есть, что обсудить после боя. Эдуар на секунду замешкался, но продолжил путь. Ему безумно хотелось поговорить с Марселем, рассказать о лицемерии графини де Шательро, но правила запрещали общение противников перед боем, и беседу пришлось отложить на потом. Идя по галерее, он больше не слышал насмешливых песенок. Куда-то подевались все горе-поэты, ему кланялись, кто-то желал удачи. Эдуар воспрял духом, вдруг ощутив себя прежним Эдуаром де Бризе, лучшим из лучших, победителем и любимцем дам. Он уже и забыл, как это, принимая как должное унижения и обиды. Как мог он скатиться до такого? Что сделала с ним обманщица, которой отдал свое сердце и которую он должен теперь защищать? Он разозлился, и злился до тех пор, как спустился во двор под звуки горнов и приветственные крики. Он закрыл глаза, сдерживая рвавшееся из груди торжество. Щеки его вспыхнули. Он был в своей среде, в своей стихии. Рука сама легла на рукоятку меча. А потом он оказался в центре за ночь сооруженного ристалища. Все вокруг смотрели на него. В одной ложе, прямо перед ним, сидел граф де Патье со старшим сыном, а с другого конца трибун — граф де Овернэ и графиня де Шательро.

Глаза его остановились на графине. Сердце замерло, а радостное настроение мгновенно сменилось смесью злости и нежности. Эстель встала, приветствуя его. Она снова была в белом. В белом бархате, отделанном золотом, в шикарном ожерелье с белыми агатами, и тонкой графской короне. На плечах ее был прозрачный белый шарф, расшитый алыми розами. Эстель сняла его, и, держа в руках, спустилась вниз по ступеням. Глаза их встретились, и Эдуар забыл, как надо дышать.

— Благодарю вас, шевалье де Бризе, за великодушное согласие защищать мою честь, — проговорила она, и протянула ему шарф.

Он опустил глаза, рассматривая алые розы. Розы. Розы, как и лилии, были в ее гербе. Она выбрала шарф с розами потому... Щеки его снова вспыхнули, он хотел отступить, но во-время вспомнил, что должен делать. Он встал на колени, изо всех сил сдерживая готовые сорваться с губ грубые слова. Эстель повязала шарф ему на руку, и внимательно посмотрела на него. Обычно холодные, глаза ее, казалось, обжигали обещанием страсти. Он склонил голову, пряча взгляд. Равновесие было нарушено, его всего трясло от сдерживаемых эмоций. Он поднялся, поклонился публике, и перевел глаза на бледного графа не Патье.

Если он проиграет, то сегодня же Эстель будет принадлежать графу. Если победит — то она обещала ночь ему самому. Ненавидя ее за лицемерие, а себя за малодушие, он отошел в сторону, позволяя Марселю занять его место в центре ристалища и приветствовать графиню и отца.

Нет никакого позора проиграть Марселю де Сен-Жен.

Эдуар перевел глаза с Марселя на Эстель, которая белым пятном выделялась на фоне разноцветной толпы. Ее прекрасное лицо было напряжено. Глаза смотрели только на него, и, казалось, она читала его, как раскрытую книгу. Перед глазами снова встала Эстель, выходящая из бочки, с мокрыми черными волосами, облепившими ее до самой талии. Его бросило в жар. Граф де Патье не получит ее. Никогда. Потому что, став законным супругом, он сможет обидеть его возлюбленную, ударить ее. Вдруг она станет сопротивляться? Образы один страшнее другого представали перед его внутренним взором. Послышался удар гонга, потом еще один, затрубили герольды.

Эдуар глубоко вдохнул, пытаясь избавиться от видений и вернуть себе душевное равновесие. Сражаться в таком состоянии — это путь к поражению. Черт бы побрал Эстель, она все правильно рассчитала. Ревность не позволит ему отступить. Он будет биться до последнего. Эдуар замер, ожидая, когда оруженосец принесет ему шлем и турнирный меч. Напротив стоял Марсель, улыбавшийся ему, в красном сюрко, с собранными в пучок черными волосами. Тут снова затрубили герольды, и Эдуар услышал, как старший герольд сообщил, что по решению судей бой будет вестись на обычных мечах, без щита и до полного поражения.

Он посмотрел на Марселя, а Марсель на него. Первым порывом было отказаться. Но потом Эдуар взглянул на Эстель, глаза которой стали огромными от страха, и склонил голову в знак согласия. Достаточно оглушить соперника, чтобы было засчитано поражение, не обязательно его убивать. Можно снова проделать трюк, выбив руку из сустава, а потом ранить в другую руку, лишив противника возможности сопротивляться.

Оруженосцы надели на рыцарей шлемы, закрепив все застежки, и забрали плащи. Оба достали оружие. Хорошо, что в шлеме не видно лица. Можно думать, что перед ним кто-то другой, не Марсель. Например, граф де Патье.