— Эта твоя песня про прапорщика, — сказал я ему. — Сам придумал?
Витька довольно рассмеялся:
— Нет. Пацаны придумали. Прапорщик такой был, да. Козлина ещё тот. Захотели над ним приколоться, сочинили, что он там шуры-муры крутит с одним кадетом. Тоже чертила. Вот и вся песня.
Я помолчал, старался обдумать услышанное, а потом добавил:
— Ты ведь понимаешь, что песня-то обидная? Высмеивает их любовь. Мол, фу, посмотрите, какие уроды, как им не стыдно.
Витька виновато опустил голову и тихо произнёс:
— Да. Понимаю. Просто подумал, что для такой публики будет самое то. А чё ты завёлся, Тём? Сашка этот… Шакал он, понял? Про хорошего человека песню такую не напишут.
— А чего он сделал?
— Пиздит много. Как Антоха твой.
Он виновато опустил голову, выпустил очередной клуб дыма и негромко попросил прощения за мат:
— Извини…
Потом он вдруг что-то вспомнил и как засмеялся:
— Мы как-то взяли и нассали чуть ли не всем взводом ему в банку с вареньем, которую он из дома привёз.
— Шутишь?
— Не-а, — он хвастливо ответил мне.
— А потом что?
— Размешал всё и слопал. Месяц потом с ним никто не общался. Гашёный.
— И ты тоже?
И Витька вдруг так хитро посмотрел на меня с прищуром:
— Не знаю, Тёмка, не знаю. Но коллектив у нас дружный.
— Понятно.
Он всё стоял и курил, а я сидел на холодной ступеньке позади него и взирал на его статный каменный силуэт на фоне зимнего звёздного неба в тусклом свете полумесяца. Хотелось подойти к нему и обнять, согреть его на этом трескучем морозе, прижать к себе крепко-крепко и поделиться теплом своего сердца. А он всё стоял и курил, не дрожал, даже самую малость, будто для обогрева ему была нужна не одежда, а что-то другое.
— Так хорошо звёзды видно, — мечтательно произнёс Витька и ртом пустил кольцо серого дыма.
Я посмотрел на небо, разглядел в нём беспорядочную россыпь белоснежных пылинок и попытался соединить их в какие-то знакомые узоры. Он вдруг замычал и ткнул пальцем в небо, в какую-то его конкретную точку.
— Вон, видишь? — он спросил меня.
— Что?
— Там, левее от луны. Созвездие.
— Ну… Вижу, вроде.
Он усмехнулся и довольно произнёс:
— Это созвездие зайца. Такой вон с ушами длинными сидит. Видал?
А я всё непонимающе бубнил:
— Нет же, вроде, такого созвездия, это…
И тут я вдруг замолчал, когда до меня дошло, что он в очередной раз бессовестно потешался надо мной.
— Что? — спросил он и сверкнул мне своей улыбкой. — Вон уши торчат, не видишь, что ли? Твоё созвездие, да?
— Да ладно тебе выдумывать, нет даже такого созвездия, говорю тебе. Или… Правда есть?
Он помотал головой и опять посмеялся над моей глупостью.
— Как в Шрэке, да? — спросил я его. — Там тоже был прикол с созвездиями, помнишь? Конечно, ты помнишь, ты же только что мне его рассказал.
Витька докурил сигарету, затушил бычок в старую металлическую кофейную банку и пробормотал:
— Да, Тём. Помню. Пошли в дом.
На веранде в тёплом свете лампочки под потолком мы с ним вновь нырнули в коробки с кассетами, раскладывали их аккуратно по полочкам на старую советскую стенку, я сбегал в сени за видиком и через тюльпановый разъём подключил его к телевизору. Проверил. Работает. Чтобы совсем не замёрзнуть, Витька надел свой тёплый свитер, сидел на кровати, утопал в мягкой перине и разглядывал кассеты.
Мне попались какие-то дешёвые отечественные боевики, я доставал их из коробки один за другим и читал вслух названия:
— Афганский излом. Блокпост. Прокляты и забыты. Смерш. Чеченский круг. Кавказский пленник.
Он спросил меня:
— Последние два… Порнуха, что ли?
— Нет. То есть… Я не знаю. Вряд ли. Фу, ты чего?
Он вытащил из коробки кассету с Бодровым на обложке и сказал:
— Брата, может, посмотрим?
— Давай после Парка Юрского Периода? — ответил я и показал ему коробку с динозаврами на обложке.
— Хитрющий. Смотри только, попробуй мне после своего фильма уснуть. Всё со мной посмотришь, понял?
И я довольно заулыбался.
— Понял.
