— Вить… А ты мне… Можно только, чтобы не больно было?

      А он хитро мне ответил на ушко:

      — Не больно? Не знаю, Тём. Уж как пойдёт. Первый раз всегда больно, заяц.

      — Ну Витька.

      — Ладно, не ной. Стой смирно, понял?

      Я тяжело вздохнул, изо всех сил зажмурился, и тут он меня как жахнет по спине, как обожжёт пылающим берёзовым веником, аж листья в стороны полетели.

      — Ай, бля! — я заорал и отбежал в сторонку.

      Витька стоит с веником в руках, хохочет, весь раскраснелся, тычет в меня пальцем и всё никак не может остановиться.

      Я закричал на всю баню:

      — Ты чего это?! Веником?! Совсем уже?!

      — Да! А ты думал…?

      Тут он вдруг понял, что я там себе думал, и засмеялся ещё сильнее:

      — Фу, ну ты даёшь, блин!

      Он положил веник в сторонку и уселся на скамейку прямо под пластиковыми виноградинами, облегчённо выдохнул и закрыл глаза, наслаждался сладостным жаром уютной русской баньки. Я всё смотрел в ту сторону и не мог оторвать глаз. Две сочные виноградинки, что так сводили его с ума и лишали его всякого рассудка, аппетитно сверкали в ярком свете лампочки на одиноком проводке под потолком, закипали в банной жаре свежим молодым соком и манили меня к себе. Пышная гроздочка будто поползла куда-то всё выше и выше, захмелела в томительном ожидании и глядела на меня, легонько покачиваясь в безветренной атмосфере нашей бани.

      Я сказал ему неуверенно:

      — В принципе, если хочешь, можешь меня веником попарить. Только не сильно.

      — Точно? Кричать не будешь?

      — Не буду.

      А он так хитро заулыбался, подмигнул мне и сказал:

      — Лес рубят, щепки летят, да, Тём?

      — Ну хватит.

      — Напомнишь, как там дальше?

      — Нет. Не напомню.

      — Тогда я напомню. Можно?

      Неукротимая страсть и желание зарезвились в его мускулистых ногах. Кипяток забурлил и разбушевался в толстом и гладком шланге. Длинным и крепким веником он как следует жахнул меня и окропил банный деревянный пол густыми пенными брызгами. И раскалившийся воздух в душной бане наполнился этой нехитрой утехой наших юных сердец. Белёсые взмыленные капли сладостным кипятком спускались по моим дрожащим ногам. Меня ошпарило этим кипятком изнутри, обожгло будто в самое сердце, отчего я тихонечко заскулил.

      Всё его тело сладостно содрогалось от этой волшебной воды, корёжилось в мурашках от всепоглощающего чувства самого настоящего очищения, чувства, которое могла нам подарить сегодня только эта волшебная баня в богом забытых льдах Красной Нови.

      Я схватил его пышный, поблёскивающий живительной влагой веник и тихо спросил:

      — Можно я сам?

      И он, совсем не стесняясь, ответил мне:

      — Можно.

      С этим незамысловатым инструментом мне ещё обращаться не приходилось, я совсем чуть-чуть растерялся, но по довольной улыбке на его лице понимал, что делал всё правильно, как положено. От души этим горячим веником работал, отчего в нём разжёгся бушующий пламень, а из груди вырывался звук сладкого удовольствия. Я ухватился рукой за его крепкий черенок, Витя блеснул в свете тусклой лампы своей широкой грудью и беспомощно старался сдержать напор упоения. Но не смог и опять случайно оросил меня своей горячей пенной водицей.

      — Тёмочка мой… — он томно прошептал мне над ухом.

      И будто не в силах сопротивляться этому всепоглощающему жару, он с лёгкой дрожью в своих сильных руках вцепился в меня, впился пальцами в мокрый мякиш моей кожи на спине и отблагодарил меня нежной усладой своего жгучего поцелуя. Будто обжёг меня раскалённым углём из самого сердца растопленной печки.

      Витька будто бы избегал моего пристального взгляда, словно всё чего-то стеснялся, не до конца понимая, насколько прекрасными и бесценными были для меня эти моменты. Мне казалось, что он смущался своих чувств, самых искренних, настоящих, душевных, тех чувств, которые он открыл мне в тот момент, которые опять будто спрятал глубоко внутри до следующего раза. И я мучился оттого, что не знал, как ему дать понять, что эти его чувства были для меня самой прекрасной вещью на свете.

      Я ощущал, как ему снесло крышу от полученного удовольствия, он не смог усидеть на месте и выскочил из бани прямо в ледяной рассыпчатый сугроб, плюхнулся в него с довольным криком и окатил меня снопом снежных сверкающих искр, словно взорвал белёсый фейерверк. Он вылез из сугроба, заулыбался и как зарычал, стал дрожать и забежал обратно в предбанник.

      — Точно не хочешь? — он спросил меня, отряхиваясь от снега.

      А у самого по лицу прямо из носа струится тонюсенький алый ручеёк, он дотронулся до него рукой, посмотрел на кровавые капли и ещё сильнее заулыбался.

      Я ему объяснил:

      — У тебя давление скакнуло из-за разницы в температуре.

      — Ой, посмотрите, какой умный ушастый стоит.

      Мы стояли с ним на крыльце нашего дома в этот лютый деревенский мороз, Витька обернулся одним лишь полотенцем в районе бёдер, я смотрел на него и в очередной раз удивлялся, как же он так терпел этот жгучий холод? А сам я сидел в свитере и в штанах, дрожал, как осиновый лист, желая, чтобы он как можно скорее докурил свою сигарету и мы отправились с ним на нашу тёплую веранду, на старую скрипучую кровать.