Я набрал воздуха в грудь и сказал ему:
— Пошли ко мне?
Глава 4. "Артёмкин мир"
IV
Артёмкин мир
— К тебе, значит? А бабушка с дедушкой?
— Они же спят. Тихонечко в комнату ко мне зайдём, там посидим. До утра никто и не сунется. А ты уже к тому времени уйдешь.
— Смелый какой. Пошли, раз приглашаешь.
— Только давай через парк? — предложил я.
— Так ведь дольше получится.
— Зато красивее. И светло будет.
Он согласился. Рядом со мной зашагал.
А когда я последний раз вот так гулял по ночному или хотя бы вечернему парку? А гулял ли вообще? Нет, не гулял. В кино только видел, что так делают.
А это всё не в кино, это всё наяву было.
Жёлто-розовые переливы пушистого снега. Наяву. Приятный скрип под ногами. Настоящий. Пышные спящие ёлки в белых шубейках. Потрогать можно.
Взгляд провожал вдаль огоньки расписных фонарных столбов. Холодные скамейки и мусорные баки тонули в сугробах. Своды американского клёна в толстой корке колючего инея пестрили над головой.
В парке. Здесь.
Наяву.
— Вау… — тихо вырвалось у меня вместе с пушистым облаком пара.
— Чего «вау»? — переспросил Витка. — Никогда в этом парке что ли не был?
— Был, но… Как будто и не был.
— Ой, загадки прям одни, посмотрите на него, идёт весь такой мистический-потусторонний, — он надо мной расхохотался. — В парке и был, но как бы и не был, и понимай, как знаешь.
Понимай, как знаешь. Это он верно сказал.
В снежном море между деревьями и парковыми аллеями петляли тропинки нетерпеливых людей. Лень лишние сто метров пройти, захотели путь срезать, чтобы не мёрзнуть подолгу в ледяном океане. Цветастые палки детской площадки застыли в ночной парковой тишине, по замёрзшим холодным горкам скатывались сухие снежные песчинки. Аппетитно скатывались, хрустели, шипели, бряцали.
Настоящие.
Витька заметил на горизонте яркие софиты футбольного стадиона. Улыбка его сверкнула в переливах белого света.
— На поле заглянем? — он спросил меня.
— Зачем? Там же всё охраняется.
— Всё, да не всё. Мы уже туда лазали. Нет там никого. Зимой, тем более.
— А зачем там свет горит?
Он глянул на меня и заулыбался:
— Чтоб тебя было видно.
В парке так тихо и безжизненно. Того и гляди из-за обледенелого куста выскочит снежное перекати-поле. Царство спокойствия и умиротворения. Рядышком с ним так тем более.
В гости ко мне придёт. Окунётся в бардак моей комнаты.
Ночью сегодня. По-настоящему.
Наяву.
— Только, Вить, у меня в комнате немножко не убрано, — я начал оправдываться. — Я не думал, что ты в гости придёшь. Я даже не думал, что мы с тобой сегодня вообще увидимся. Ладно?
— Ладно, ладно. Распереживался прям весь. А то я срача не видел.
— Ну ладно уж тебе, не срач у меня.
— Вот приду, посмотрю, и сам для себя решу, срач у тебя, или не срач.
Мы прошли с ним мимо старенькой наспех сооружённой сцены для местных праздников и концертов. Полумесяц её деревянного свода гнулся под тяжестью мелких блестящих сосулек. Такая бессмысленная конструкция. Пустынная. Глупая. Замёрзла во времени и молчала в бескрайнем древесном холоде посреди узеньких парковых дорожек. Мимо пробежала облезлая шелудивая псина, понюхала уголок постройки, задрала ногу и прыснула на него пару раз своим «благодарным» теплом.
— Ну хоть кто-то по назначению эту сцену использует, — сказал я.
— Да перестань. У вас тут всё время какие-нибудь праздники проходят. Сабантуй или ещё чего.
— А все остальные дни просто так стоит и место занимает.
— Ворчун какой, мамочки ро́дные.
***
Я пролез через малюсенькую дырку в заборе и наступил уже не в рыхлый снежный пепел, а на твёрдую влажную землю. Кругом сочная зелёная трава в почти уже стёртой белой разметке. В воздухе вмиг запахло летней свежестью, скошенным бурьяном в деревне, цветами, сеном, свежей капустой брокколи. Всем сразу. Неестественный запах. Странный. Брокколи посреди холодного верхнекамского ноября.
Наяву.
Я оказался под ослепительным светом стадионных софитов и чуть сощурился. Витька всё куда-то уверенно вёл меня. Я шагал за ним, хлюпал грязью, чувствовал, как в ботинки заливалась ледяная мутная вода. А впереди, в самом сердце футбольного поля, огромный сугроб высотой почти что мне по шею.
