— Это кто такой умный догадался снег прямо посреди поля свалить? — я спросил Витьку.

      Ничего не ответил мне. Подбежал к сверкающей кучке, вскарабкался на неё и плюхнулся в мокрый белый пух.

      — Давай рядом ложись, — он сказал и похлопал рукой по снегу.

      Я опасливо оглянулся, думал, вдруг на нас сторож какой-нибудь сейчас наорёт, прогонит отсюда. Ни души вокруг. Только тихий шелест автострады за деревьями и далёкий писк одинокого поезда.

      Витька протянул мне руку, я вцепился в его ладонь в дырявой вязаной перчатке и вскарабкался на снежную вершину. Потоптался на одном месте и лёг рядом с ним.

      — Лежишь? — спросил он.

      — Лежу.

      — Вот и лежи.

      Ночное холодное небо. Тяжёлые оранжево-розовые облака затянули его. Тепличный комбинат вдали разжигал их словно тлеющие угольки. Облака стучали оранжевым пульсом. Небо шепталось. Небо дышало.

      Цветное. Пушистое. Рыжее.

      Наяву.

      Спину медленно пожирал лёгкий морозец. Леденящее пламя впивалось в каждую косточку. Тушка моя дрожала.

      Я жалобно сказал Витьке:

      — Цистит ведь так заработать можно.

      — Это чего такое?

      — Писька болеть будет.

      — Ха! Дурак ты.

      — А в парке тебе в снегу не лежалось, да?

      — Там сугробов нет. И темно. А здесь вон какая красота, светло как.

      Он повернул голову, глянул на меня и добавил:

      — Тебя видно.

      Опять к моим ушам привязался. Они у меня и в правду чуть большие, даже торчат из-под шапки. Взял и легонько прикоснулся к ним своей обледенелой рукой. Нагло так это сделал.

      — Они у тебя на свету такие красные, — сказал Витька. — Насквозь просвечивают. Вон, все сосудики видать.

      Захотелось повредничать. Я натянул шапку потуже и спрятал от него свои уши. Он засмеялся. Закинул руки за голову и посмотрел в небо, будто меня здесь и не было.

      — Что делать-то у тебя будем? — он тихо спросил меня.

      — Мультик посмотрим. Все псы попадают в рай. Забыл?

      — Да, точно. Проверял кассету? Работает?

      — Работает.

      — Не порнуха там?

      — Не порнуха.

      — Жалко.

      Витька замолчал. Я, наоборот, засмеялся и привлёк его внимание.

      Он повернулся ко мне и любопытно спросил:

      — Чего ржёшь?

      — Да вспомнил. Нашёл как-то у отца среди его старых кассет один фильм. Сексоповал называется. Там ещё такая была зелёная обложка дурацкая. Голые баба с мужиком. И слоган сзади, на всю жизнь, блин, запомнил. Знаешь, какой?

      — Ну?

      — Лес рубят – щепки летят. Секс рубят – бабы визжат.

      Витька захохотал на весь стадион, я даже опасливо оглянулся, как бы кто нас не услышал. Его ржач эхом разлетелся по всей зелени футбольного поля, отскочил от высокого сетчатого забора и умер в парковой глуши среди чёрных лысых деревьев.

      — Осталась у тебя эта кассета? — он спросил меня с улыбкой.

      — Не помню. Давно её видел. Может, где-то и валяется.

      — Да, да, валяется, ага, как же. Там уже плёнка, небось, в самых интересных местах вся стёрлась, наверно, да?

      Я стыдливо отвернулся от него и пробубнил:

      — Да стану я ещё с интернетом какие-то кассеты смотреть старые, больно мне надо.

***

      Тепло моего родного подъезда. Аккуратные свежевыкрашенные голубые стены.

      Дома.

      Мы поднялись на четвёртый этаж и мокрыми после снежной прогулки копытами завалились ко мне в квартиру. Тьму коридора на миг озарило подъездным светом. Закрыли дверь и опять очутились во мраке. Не видели друг друга и ориентировались по отблеску фонарного столба в кухонном окне.

      Я крепко схватил Витьку за руки и очень-очень тихо прошептал ему:

      — Не ржи только, без шума раздеваемся и в комнату ко мне, ладно?

      — Я ссать хочу, — он шепнул и прикрыл рот, чтобы не засмеяться.

      — Ты чего, серьёзно? Шуметь будешь! Господи.

      — Да шучу я, успокойся. В комнате у тебя схожу.

      Так бы и треснул его, только не хотел бабушку с дедом будить. Да и как его треснешь, в кромешной тьме ничего не видать.