Никто даже и не смеялся, то ли все уже выросли из этого, то ли всё-таки понимали, что у меня болезнь была какая-то, хоть я никому особо и не жаловался. После этого случая, в сочетании с парочкой эпизодов, когда я терял сознание на ходу из-за скачков давления в шее и голове, врач посоветовал мне уйти на домашнее обучение. Сказал, вдруг я ещё не дай бог вот так в школе мушки в глазах словлю, грохнусь, поврежу себе что-нибудь, а потом станут выяснять, а чего я такой весь больной и чахоточный в школе делаю? А кто это там такой умный врач, что не отправил несчастного на дому обучаться?
Вот и отправил в итоге, от греха подальше.
А я особо не сопротивлялся, почувствовал даже какое-то начало новой самостоятельной жизни. Велел учителям не шастать ко мне домой по нескольку раз в день, а договорился сам к ним ходить пару раз в неделю. Занимался самообразованием, сдавал самостоятельные работы и посещал лишь самые важные уроки, прямо как на заочном отделении института.
И вот разве можно было мне с такими болячками соваться в кадетскую школу? Даже бы медкомиссию, наверное, не прошёл. Но и себя жалеть круглые сутки — занятие мерзкое и поганое. Старался жить в меру своих физических возможностей, оставаться в рамках комфортного самочувствия и не прыгать выше головы.
Домашнее обучение – это здорово, а свободное посещение – ещё лучше. Больше времени на всякую ерунду остаётся. На киностудию, на съёмки, на видео монтаж.
Видео монтаж. Студия.
Успеть бы. А то Вадим опять говниться начнёт.
***
Моя распухшая от мыслей голова плыла по улицам родного Моторостроительного района в свете тусклых желтовато-красных огней. Дорога вела меня в каменный лес, в спальный морозный туман. Гигантская шестнадцатиэтажка росла от гнилой земли до самого холодного неба, давила на прохожих своей массивностью и уродливой монструозностью. Высоченная и широкая серая постройка с одним подъездом и сотней квартир глы́билась посреди частного сектора и возвышалась над младшими своими братишками и сестрёнками – хрущёвками, да панельками девятиэтажными. В самое небо скреблась и застревала в туманной дымке высоко-высоко.
Особый приступ жути и «синдром муравья» ловишь, когда глядишь на всю эту прелесть через корявые пальцы чёрных и уже давно облысевших деревьев. И только хаотичная россыпь тёплых домашних огней эту каменную коробку наполняет хоть какой-то жизнью и человечностью в море нескончаемой бетонной печали.
Шесть вечера уже. Опять опаздывал.
Заказчики всё не успокаиваются, как бесноватые бегают со своими видеороликами, исправления вносят в самый последний момент. Потом Вадим всем монтажёрам своим трезвонит, дёргает их туда-сюда. А как ему откажешь, доверие ведь штука такая, его оправдывать надо. Хотелось отблагодарить его за то, что летом дал мне возможность профессионально позаниматься видео монтажом, да ещё и за деньги. Я всё поражался, как же так он доверил работу над серьёзными видеороликами какому-то едва ли знакомому восемнадцатилетнему пареньку? Думал, думал, а потом понял, что не будь Вадим таким наивным, добродушным и по-милому инфантильным в свои тридцать с лишним лет, не видать мне было этой подработки, как своих ушей.
Промзона увядающего авиационного завода.
Старое здание двухэтажного технического колледжа. Холодная железная дверь. На двери табличка. На ней – «Киносдвиг».
Дурацкое название. Вадим придумал. Какой ещё сдвиг? Пёс его знает.
Воздух в павильоне раскалился до горяча из-за работы мощных световых приборов. Я аккуратно закрыл дверь, чтобы не испортить ребятам дубль, и двинулся в сторону монтажной комнаты. По пути украдкой заглянул за ширму, окинул взглядом павильон в двести квадратных метров. Снимали там какие-то посиделки на кожаных диванах с местным депутатом, сидел он и с важным видом затирал что-то про борьбу с коррупцией в системе образования, всё пытался перекричать треск своего тугого кожаного ремня. Того и гляди сейчас лопнет, пряжка отскочит и убьёт милую девушку-интервьюера.
— Так, значит, — пробубнил мужик и облизал потные губы. — Про коррупцию чего говорим, Надь?
— В смысле? — отозвалась девушка и поправила очки на носу, диван под ней громко скрипнул. — Как что говорить, Тимур Дмитриевич?
— Ну, боремся мы с ней или нет? Ругать или хвалить, что боремся? Хорошо хоть боремся, нет? Задача какая?
— А, поняла. Да, да, боремся, конечно, вот тут вот написано.
Она достала планшет с прижатыми тугой железякой бумажками и ткнула в строчку посередине. Мужик скорчил озадаченную рожу и побежал глазами по тонким чернильным линиям.
— Ясно всё, — сказал он и тяжело вздохнул. — Ладно, врубай давай, отпишем по-быстрому.
Как они там всё это писали, я уже не слышал, прошмыгнул в гримёрную, где Вадим любил восседать на стуле, подперев коленки в старых заношенных джинсах. Повсюду банки из-под энергетиков валялись, на столе стоял ноутбук, в широком зеркале отражалось его озадаченное и увлечённое монтажной деятельностью лицо.
— Привет, Артёмчик, привет, — сказал он тихо и стрельнул мне в зеркале взглядом. — Пришёл, что ли?
— Пришёл, — я ответил ему и пожал плечами. — Коль здесь, то и пришёл.
— Молодец, молодец. Я знаю, что поздно, но там эта тётка лютует просто, ей уже из минобра звонили.
— Мгм, — сказал я, взял пластиковый стаканчик и потянулся к кулеру.
— У неё знаешь какие основные претензии к твоему монтажу были?
— Ну? Какие?
— Она, короче, звонит мне, и говорит, — Вадим чуть подавился смехом и еле нашёл в себе силы продолжить. — Говорит, а что это за чёрные полоски такие у вас сверху и снизу на всём видеоролике?
