Вот как я без тебя все эти годы жил, заяц? Совсем не понимаю. Ты ведь всё время где-то там рядышком ходил, по сугробам лапками своими скакал, около нашей секции, мимо моей школы, а встретились мы совсем недавно. А если бы не Вадим со своей халтурой, так вообще бы и не познакомились. Думал когда-нибудь об этом? Грустно так от этого становится, охренеть можно. И я совсем не жалею, что про тебя маме рассказал. Она хоть спокойно ушла, зная, что я не один. Только жалко иногда, что вы так и не увиделись. Она бы сначала поругалась, а потом ты бы ей понравился. Я же её знаю. Была бы только рада, что у меня такой хороший друг и младший братишка появился.

      Ты только там не хулигань, ладно? Маму свою слушайся, не расстраивай её. И Джимми ерундой всякой не корми. А не то она позвонит мне, нажалуется. У неё, если что, номер мой есть. Про оценки писать даже ничего не буду, попробуй только на тройки скатиться, как в восьмом классе, смотри у меня! Да, да, она мне всё рассказала. Всё про тебя знаю, бандит мой ушастый.

      И такой ты всё-таки, Тёмка, глупый, хоть и умный, и понимай сам как хочешь. С ума не сходи, в себе не копайся, ты по-своему нормальный, понял? И ничего тебе менять в себе не надо, голову ерундой всякой не забивай. Вот как судьба у тебя сложилась, так, значит, и надо, и нечего ни о какой другой жизни мечтать, иначе своя пройдёт впустую и не заметишь. Кстати, я вот как раз на днях видел серию «Счастливы Вместе», где Лена заплакала и такая, «На что ушла моя молодость?» Вот не надо, как она, понял? Такой вот тебе урок. Господи. Я вот сейчас это написал и сам от себя в шоке. Стал прямо как ты. Надеюсь, за год из меня это всё как-то выветрится. Хотя, я же знаю, вернусь – все серии с тобой пересмотрю. Сам ещё на каждом шагу их буду цитировать.

      Ты не скучай только, ладно? Год быстро пролетит, и оглянуться не успеешь. Потом уже приеду, и никто тебя у меня больше не отнимет.

      Пока, заяц. До следующего лета. До следующей, как ты в своей книжке писал, «прохладной июньской ночи под шелест пакета с шаурмой». Из песенки нашей стащил, да? Хитрющий какой.

Витёк.

Твой, твой и больше ничей.»

      Я с таким трепетом и заботой сложил это письмо аккуратно во внутренний кармашек на своей куртке и поехал к себе обратно в Моторострой. Вечером в холодной тишине промзоны прогулялся до птичьего рынка, всё хотел поесть нашу самую первую с ним шаурму, которую он так полюбил. Жалко, что нельзя ему в Саратов отправить, он бы точно оценил. Сразу бы родной вкус узнал.

      Закрыто. Одинокий ларёк с заколоченными окнами, и никаких тебе вывесок и объявлений, закрыто и всё. Чёрт его знает, может, с ментами чего эти таджики не поделили, хорошая ведь была шаурма, вкусная, все мои знакомые там ели, ни разу никаких претензий не слышал. Уставился в это грязное снежное месиво под ногами и тихо побрёл по коричневой речке в сторону студии, замер недалеко от холодного одинокого крыльца, никого нет, выходной же, только фонарь под козырьком так глупо и бессмысленно светит непонятно кому, разбивает своим сиянием мокрую метель.

      Так не хватало его осмысленного присутствия, его дыхания рядом, этого родного света и тепла. Я вернулся на наш с ним балкон на седьмом этаже, расстегнул куртку и погладил под ней свой, провонявший насквозь его сигаретами, свитер, прислонился к холодным каменным перилам и тихонечко задышал этим сладким дымом в каждой петельке.

      Нет, не пойдёт. Не хватает чего-то. Я зашуршал курткой и вытащил из кармана золотистую пачку его любимых сигарет с верблюдом, дрожащими руками достал одну и зажал между губами, а сам из-за трясучки чуть не выронил зажигалку. Кончик папироски зажегся в вечерней холодной тьме, сверкнул у меня перед глазами крохотным огоньком на фоне засыпающего Моторостроя, и я всей грудью, совсем уверенно и решительно проглотил этот жгучий дым. Ошпарил голубым туманом свои чистые лёгкие, негромко прокашлялся и достал из кармана леденющий телефон, включил его дурацкую песню про шаурму во дворе, про летнюю ночь и такой полюбившийся мне сигаретный дым, деловито развалился на этих перилах, так показушно и вальяжно, пустил ртом невесомое серое облако и впервые в жизни почувствовал себя совсем уже взрослым, отчего по-идиотски заулыбался.

      Сигарета, словно единственная ниточка, связывающая меня с ним, тихонько согревала кончики пальцев. Я закрыл глаза и изо всех сил представил, как снова выйду на этот холодный одинокий балкон, как увижу его статный образ, как он посмотрит опять на меня зелёными глазёнками, растопит своей улыбкой этот ноябрьский лёд, накрывший весь мой мир, и негромко так скажет мне…

      — Привет, заяц.

Конец