— Вот это аппарат, — обрадовался он и специально направил ружьё в пол, чтобы, не дай бог, в меня не выстрелить.

      — Да оно не стреляет, — объяснил я. — Вот, смотри.

      Я выхватил у него ружьё, разобрал его одним движением и показал ему, что внутри ничего не было, давно из него никто не стрелял: последний раз им пользовались по назначению, когда мне было лет девять, Антоха шмалил по банкам из-под колы, что выставил вдоль сарая, где до сих пор оставалась россыпь крохотных дырочек.

      — Это бабушка от дяди Вовы прячет, — сказал я.

      — А зачем прячет, если оно уже не алё?

      — Да он напьётся и бегает с ним за Федотом, за соседом нашим, всё грозится ему задницу прострелить.

      Он усмехнулся и продолжал с интересом разглядывать ружьё, уселся на скамейку между железным тазиком и стопкой с вениками, в шутку прицелился в меня, скорчил угрюмую мину и заговорил с натужной хрипотцой.

      — Тёмка? Знаешь, что такое хаза? Это свинья, которая идёт по кривой дорожке.

      А потом заржал и отдал мне ружьё.

      Я спросил его:

      — Скарфейс?

      — Скарфейс, да, — он ответил мне.

      И я вдруг решил, что теперь настал мой звёздный час: я схватил ружьё двумя руками и сказал:

      — Угадай, кто я? У-у-у-у! Я хочу всех вас убить!

      Он непонимающе посмотрел на меня, пожал плечами и спросил:

      — Ну и кто ты?

      — Американский школьник, — я ответил и, как дурак, засмеялся.

      Витя цокнул и совсем не одобрительно покачал головой, мол, ай-ай-ай, Тёмка, как ты так можешь шутить? А всё твои Гриффины, насмотришься и порешь потом всякую чушь.

      — Извини, — я сказал виновато.

      Он вернул ружьё на место, спрятал его под крышей среди сена, я схватил полотенца, мы с ним разделись догола и наконец-то вошли в баню. Мои лёгкие резко обжёг горячий воздух, уже через минуту я захотел оттуда выскочить, совсем было нечем дышать, начал паниковать. Витька схватил меня за плечи, посмотрел мне в глаза, постарался успокоить, велел мне ровно дышать и не нервничать.

      — Вить, не могу, жарко так, — разнылся я. — Давай ты один, ладно?

      Он вдруг обнял меня, прижал к своему горячему потному телу и легонько погладил по спине, и я начал успокаиваться, разглядывал убранство бани, в которой не был уже столько лет. Старый бревенчатый сарай с малюсеньким окошком на уровне колен, скрипучие кривые полы, облупленная печка, под ней голая земля и рощица диких грибов, рядом небольшая скамейка, серые железные тазики, ковши с ещё советскими копеечными ценниками и голая лампочка под самым потолком, вокруг которой порхал глупый мотылёк, отбрасывая на стены огромную тень своих крыльев. А на бревенчатой стене у выключателя висит искусственная виноградная лоза из пластика, вся переливается в свете лампы, выглядит так живо и натурально, так и хочется её укусить и брызнуть соком в разные стороны.

      — Всё хорошо? — он спросил меня, всё так же не выпуская из своих крепких объятий.

       Мне почему-то захотелось съёжиться от стыда и провалиться сквозь землю, то ли смущала его нагота, то ли моя собственная — я всё никак не мог разобраться. Он бесцеремонно поцеловал меня в губы, весь разгорелся страстью, обхватил руками моё лицо, стал его нежно гладить, скользил по моим волосам, закручивал меня в вихре истинного вожделения. Я вдруг дёрнул рукой и случайно почувствовал, как ниже его живота зарождалось неукротимое напряжение, которое он пока ещё мастерски контролировал и старался обходиться со мной нежно и ласково, словно я был хрупкой фарфоровой вазой. Витя приложился своим лбом к моему, посмотрел на меня из-под бровей и легонько так улыбнулся.

      Я засмущался и тихо произнёс:

      — Так глупо и банально. Стереотипно даже.

      — Чего?

      — Ну, в бане, вдвоём, голые стоим. Понял?

      — А ты где ещё такое видел?

      — Не знаю, — ответил я и пожал плечами. — В кино, вроде.

      Витька хитро спросил:

      — Да? В каком? Назови фильм. Хоть один?

      — Ну как… Это же… В книге?

      — Чьей?

      — Блин. Да было же где-то такое, нет?

      — Не знаю, что там у тебя было. У меня вот ещё не было. В первый раз.

      Он вдруг набросился на мою шею, расцеловал её так грубо и вожделенно, с таким жаром, целовал её взахлёб, будто всё никак не мог напиться в знойный день в самом сердце пустыни. Я сладостно забылся в этом моменте его неистовой страсти и задора, старался целиком отдаться всепоглощающему пламени его пылкого темперамента, хотел закричать от бессилия, но понимал, что кроме него никто мне помочь не в состоянии. Понимая его без всяких слов, я медленно развернулся, а Витя начал целовать мою спину, так шустро, всюду разом, жадно впивался в неё губами, оставляя следы, ведь знал, что там их точно никто не увидит. Я издал один короткий невольный стон, сам от себя был в шоке, но всё так же покорно отдавал себя на растерзание его дерзкой страсти. Он прижался ко мне вплотную, и я своей спиной ощутил его жар, его вздымавшуюся в такт дыханию грудь, биение его тренированного сердца, ощутил пылающую жгучесть чего-то стального в районе поясницы. Он томно выдохнул мне в шею и аккуратно поцеловал меня за ухом.

      Я робко зашептал: