— Там на Беломорской, — я ответил ему и показал в сторону трамвайной линии. — Где город заканчивается, и начинается деревня. Последние три дома. У нас так во дворе все называли это место. Рубеж.

      Он усмехнулся и сверкнул своими зубами:

      — Над названием долго не парились, да?

      — Ну не хочешь не ходи, господи боже ж ты мой.

      — Да всё, всё, не ной. Пошли к рубежу твоему.

      Всем видом мне дал понять, что был готов за мной тащиться куда угодно, лишь бы только не скучать одному в солнечный ноябрьский денёк. Мы с ним прошли через шумный птичий рынок, по пути я заглянул в ларёк с рептилиями. Стоял там возле витрины и смотрел на аквариумы, на ящериц, любовался декорациями в виде черепов всяких и высохших коряг.

      — В чём вот прикол таких держать, да? — Витёк спросил меня у террариума с гекконом. — Холодные, скользкие, липкие.

      — Холодные, скользкие – да, — сказал я. — Липкие - нет. Это земноводные липкие. У рептилий никакой слизи не выделяется. Они сухие.

      Витёк подозрительно нахмурился:

      — Ты откуда знаешь? Держишь дома, что ли?

      — Держал. В деревне наловил как-то, посадил в контейнер с кокосовым субстратом, они стали размножаться. Май на дворе был, брачный период. Отложили яйца, я их прыскал из пульверизатора где-то месяц, поддерживал влагу. Потом вылупились десять штук.

      Я показал ему большим и указательным пальцем примерный размер ящерёнка, не больше спичечного коробка.

      — Вот такие вот.

      — Вроде прикольно, а так мерзко. И что, куда ты их потом?

      — Все передохли. Я тогда глупый был, не знал, что им ультрафиолетовую лампу надо, а не обычную. Рахит, недостаток витамина Д.

      — Ну ты живодёр.

      И он надо мной посмеялся.

      Стоим с ним в зоомагазине, разговариваем о ящерицах. Рассказываю ему о своём старом больном увлечении, что тянется ещё с самого детства. И кому рассказываю? Витьку? Да больно интересно ему слушать.

      Птичий рынок остался далеко позади. Мы с Витьком прогуливались возле авиационного завода, где работала моя бабушка. Шатались с ним по крохотной парковой зоне, любовались кричащей своей простотой советской архитектурой главного здания, на котором ещё висели огромные звёзды с профилем дедушки Ленина.

      Витёк прочитал вслух вывеску на входе:

      — ВАПО имени Горбунова. Горбунов знаешь, кто такой?

      Я помотал головой.

      — Конструктор и лётчик, вроде, — он объяснил мне. — У нас его то ли внук, то ли правнук учится в параллельном классе.

      — И как? — я спросил его безразлично.

      — Да никак, откуда я знаю. Учится и всё.

      — А зачем ты мне это рассказываешь?

      — Как зачем? Просто, чтоб разговор поддержать. Не получается у меня, да?

      — Не-а, — я хитро помотал головой. — Пока очень неловко всё как-то.

      Рядом с заводом, прямо на въезде в наш район, стоял памятник самолёту ТУ-22М3. Серый, блестящий, вытянутый, с острым носом, прям как ракета, замер в своём бестолковом военном величии посреди пустынной промзоны. Витёк его как разглядел вдалеке, так обрадовался, ускорил шаг, будто самолётов ни разу в жизни не видел.

      Мы подошли к его холодной железной туше и стали разглядывать ржавые подтёки вокруг обсыпавших его серый корпус болтов. Глазели на уже почти стёртую кислотными дождями красную звезду на хвосте.

      Витёк с прищуром глянул на его размашистое крыло и тихо пробубнил себе под нос:

      — Ну-ка… Получится, нет?

      Он подпрыгнул и схватился руками за краешек крыла. Самолёт едва заметно качнулся и жалобно заскрипел, но всё равно крепко стоял на своих ногах, приваренных к бетону. Витёк весь раскряхтелся и стал подтягиваться на крыле. Раз подтянулся, два, пять, десять. И ведь знает наверняка, что я стою тут и смотрю на него. То ли покрасоваться решил, мол, смотри как умею, глиста ты эдакая, то ли просто в одном месте свербело от неизрасходованной энергии.

      Я опасливо оглянулся и негромко сказал ему:

      — Витёк, слезай! Щас моя бабушка с завода выскочит, по ушам тебе надаёт!

      А он всё подтягивался и подтягивался, раз пятнадцать точно подтянулся.

      — Слезай, говорю!

      Спрыгнул. Громко так выдохнул и шмыгнул носом, лицо у него чуть раскраснелось, но такое довольное было и радостное, как у мальчишки.

      — Чего ты всё занудствуешь, а? — он спросил меня и шлёпнул по шапке. — Пошли к твоим рубежам, нытик. Куда шагать?

***

      Пока мы гуляли с Витьком и шли с ним до рубежа, я заметил, что при мне он матом не ругался. С друзьями его, как не увижу их во дворе — стоит трёхэтажная матерщина, что аж уши в трубочку сворачиваются. И не то чтобы я был против мата, но в таких опьяняющих количествах мне казалось, что он даже как-то отупляет. А со мной он вёл себя так прилично, галантно, по-джентльменски. Понимал, наверно, что я не совсем из его мира и к таким вещам не привык.