Нос чуть-чуть сморщился. Запахло носками. Совсем немного, ни в коем случае не противно, но всё же заметно. В прошлый раз у него дома так не пахло. Не от меня же?

      Да нет, точно не от меня. У меня такого и не было никогда.

      Да и пускай, подумаешь. Витька парень аккуратный, хозяйственный. По квартире его было видно, по опрятной выглаженной форме, по хорошо начищенным берцам. Он ведь всё-таки один жил, без никого, сам за собой ухаживал, и готовил, и стирал, и гладил. Это я весь хожу такой холенный-лелеянный под бабушкиным присмотром. Жил бы один, сам бы себя обслуживал, так у меня бы ещё сильней носки воняли. Вообще бы, наверно, без носков ходил и красил бы ноги по щиколотку чёрной краской.

      Сели с ним на мой бывший диван. Давно уже его никто не раскладывал. Кругом тишина тишинющая, аж в ушах закладывало, даже ветра за окном не слыхать. Витька будто мои эти размышления про носки и про запах услышал, покосился на свою пятку и недовольно цокнул.

      — Блин, а, — он тихо сказал и сам над собой посмеялся.

      Взял и специально подёргал за малюсенькую дырку в носке. Смущался, мотал головой.

      Ногу под себя поджал и сказал:

      — Я просто не думал, что мы сегодня домой будем заходить. Правда. Извини.

      — Ты серьёзно, что ли? — я над ним посмеялся. — Из-за носков? Ты чего уж, с ума не сходи. Хрень какая, подумаешь.

      Я схватил со стола острую ручку и полоснул ей по своему носку. Дырка засияла на всю пятку.

      — Вот, — сказал я и, будто хвастаясь, ткнул пальцем в свой носок.

      Он улыбнулся и помотал головой.

      — Дурачок ты, а. Мог бы ведь просто мне свои какие-нибудь старые поискать.

      — Да у меня тут даже вещей никаких моих не осталось, Вить, — я объяснил ему. — Нет, если поискать хорошенько, там, у мамы в комнате, может, какие-то мои носки и найдутся старые. Но они ни тебе, ни мне уже не налезут, я их давно носил. Я все свои шмотки к бабушке стащил, когда к ним туда переехал.

      Он положил ногу с дырявым носком себе на коленку и стал ковырять дырку на пятке.

      — Всё время рвутся, — сказал Витька. — В одних и тех же местах.

      — Из-за тренировок, наверно, — я предположил. — Я-то больно особо никуда не хожу, не прыгаю, не бегаю, не занимаюсь ничем. Вот у меня и целые.

      Сидели с ним и молчали. Слушали тишину, тонули в неловкости, нервно впивались пальцами в обивку старого моего дивана.

      — Когда в Америку приехал, — я сказал Витьке. — стал там сам за собой вещи стирать. Семнадцать лет было, пора бы уже и самому.

      — Ещё бы! — он посмеялся. — Ещё раньше надо было начинать. Не в семнадцать лет, а в двенадцать даже.

      — И вот я там ходил в общую прачечную на первом этаже квартирного комплекса, где жил Марк.

      — Кто жил?

      — Марк. Это был друг Минди, моей локальной координаторши по программе обмена. Она его всю жизнь знает, поселила меня к нему в семью. Ну, как уж в семью, он один жил. Трое детей уже взрослые, все разъехались. И вот я там у него сам начал свои вещи стирать. В машинке, естественно, а потом сушилкой пользовался. У меня там всё время носки рвались, сушилка будь здоров наяривает, как мясорубка.

      — Тёма, — жалобно протянул Витька. — Чего мы всё про носки и про носки, а?

      — Нет, нет, я же это просто так. Чтобы…

      — Чтоб меня поддержать?

      Я замолчал. Кивнул ему.

      — Господи ж ты боже мой, — он помотал головой. — Угостил бы меня лучше чем-нибудь, чаю бы предложил.

      — Ой, точно.

      Я вскочил с дивана и зашагал в сторону кухни.

      — Какао, может, будешь? — я спросил Витьку. — Мама всё время пьёт, у неё полно.

      — Да, можно. Тащи.

      Поставил на кухне кипятить молоко, насыпал в кружки какао, сел на табуретку и стал ждать. Сижу, сижу, и вдруг слышу, как в комнате зазвенела сладкая гитарная трель.

      Хитрый какой, и здесь у меня гитару нашёл.

      У мамы всю жизнь на шкафу валялась под слоем пыли. Уже давно никто на ней не играл, ни мама, ни дед, ни по праздникам, ни по будням, никогда. А сейчас вот, похоже, новый хозяин у неё объявился.

      Чарующие распевы. Струны тонко и сладко скрипели. Сердце переворачивалось и трепетало. Витька промычал несколько нот своим бархатным басом и резко вдруг замолчал. Гитару настраивал.

      Я вернулся к нам в комнату с двумя чашками горячего какао, дверь распахнул ногой. Он сидел на диване с гитарой в обнимку и задумчиво хмурился.

      — Споёшь мне? — я аккуратно спросил его и сел рядышком на диван, кружки поставил на край стола.

      — Спою. Погоди только.

      Сидел всё и настраивал инструмент, перебирал струны, напевал простые ноты. Кивнул одобрительно, мол, вот, теперь всё готово.

      — Ты тогда меня спрашивал, пишу ли я сам песни, — он сказал мне. — Никогда не писал. А потом ты помнишь, сказал мне, что хотел уехать в этот, в как его… Ну, в Калифорнии.

      — В Стэнфорд?