— Помню. А что? Это ты к чему?

      — Да ни к чему, — я пожал плечами. — Просто так. Ты про гитару заговорил, вот я и вспомнил. У меня у мамы где-то на кассетах валялись все серии, там эта про дядю-гитариста тоже есть. Могли бы сходить, посмотреть. Дома всё равно никого нет. Мама до семи на работе.

      Витька вдруг оживился:

      — Подожди, Тём. На весь день и к тебе, что ли? Правда?

      — Да. А ты думал, мы тут у меня будем по Моторострою гулять, и я тебя даже к себе погреться не позову?

      — Да. Думал, что не позовёшь. Думал, что у тебя все дома будут. Ого… Давай, да, давай сходим. Попозже только. Сиди пока. Не замёрз?

      — Не-а.

      Чай в руке уже не грел, остывал. Я сделал последний глоток и нахлобучил пластиковый стаканчик на термос.

      Витька на меня покосился и хитро спросил:

      — Понравился, что ли, чай?

      — Очень, — я довольно ответил ему. — Горячий такой.

      — Согрелся, значит?

      — Да. Согрелся. А что?

      — Да ничего, — он тихонечко посмеялся. — Не окосей смотри.

      Я вскочил и набросился на него:

      — Чего? Ты… Ты чего туда налил?

      — Бальзама рюмаху бахнул.

      — Не врёшь?

      — Нет. Ты на уши свои красные посмотри, ха-ха.

      И захохотал, чуть с деревяшки в снег не свалился.

      — Не делай так больше, — я жалобно сказал и треснул его по животу.

      — Да ты что весь такой правильный, а?

      Я пощупал свои щёки. Чуть-чуть горячие. Немножко согрелись всё-таки от его бальзама.

      — Похмелиться захочешь, скажи, у меня там осталось, — он достал из внутреннего кармана фляжку и тихонечко ею булькнул.

      — Никогда больше не буду синячить.

      — Синячить, — Витька громко надо мной засмеялся, щёки его раскраснелись, не то от мороза, не то от бальзама. — Одну рюмку бахнул на весь термос. А ты весь уже прямо алкашом стал, да?

      — Да. Хотя, тепло, конечно, стало. Спасибо.

      — Сейчас песню про тебя включу.

      — Чего?

      Его телефон взорвался задорным гитарным проигрышем. Я такую песню раньше не слышал, хотя голоса знакомые.

      — А мне так пофиг, что ты скажешь, ведь сегодня я так пьян, я засуну руки в брюки и залезу на диван. Тебе не дам я покоя, чтоб свою душу, свою душу успокоить…

      Он уставился на меня и губами синхронно стал проговаривать эти строчки ещё раз вместе с солистом. Всё дразнился и радовался, что смог меня напоить.

      Я спросил его:

      — Что за песня такая? Не слышал никогда. Это ведь Фактор – 2?

      — Они, да. Спи давай, а то сидишь всё, болтаешь.

***

      Мы шли недалеко от моей родной школы. Обшарпанное здание из красно-белого кирпича, с плесенью по углам, с тусклым ламповым светом в окошках. Так и хотелось язык показать своему классу, подразнить их. Они там сидят, учатся, а я тут с Витей гуляю. Везёт.

      Я ткнул пальцем в сторону парадного входа и спросил:

      — Ты знаешь, что у нас самая нищая школа на районе? Да и в городе, наверно.

      — Это почему?

      — Вот этот вот флаг видишь?

      — Вижу.

      — Висит там весь рваный и закрученный аж с две тысячи восьмого года.

      Он недоверчиво покачал головой и сказал:

      — Да быть не может. Может, просто всё время заматывается? По-любому же меняли.

      — Не-а. Вон, смотри, — я ткнул пальцем в сторону парадного входа. — Видишь, угол сгрызенный?

      — Вижу.

      — Вот он всегда такой был. С две тысячи восьмого года, точно тебе говорю. У них даже флаг поменять денег нет.

      Он засмеялся:

      — Взял бы и купил новый в книжном, залез бы, да поменял. Шучу. Не лазай никуда, ветер в паруса твои подует, грохнешься ещё оттуда.

      — По гаражам со мной не хочешь побегать? — я вдруг спросил его.

      — С тобой? — Витька удивлённо нахмурился. — Ты чего это? Не шутишь?

      — Не шучу. Тут есть рядышком. В детстве по ним гоняли.

      Он начал бубнить, будто оправдывался:

      — Сейчас просто зима и… я не знаю даже, как сказать.