Ничего ей не хотел отвечать, в голове и так места не было. Влетел в свою комнату три на четыре метра и заперся изнутри. Швырнул все вещи на диван, который по ночам у меня ещё был и кроватью, и подошёл к окошку. А по телевизору всё шла до боли знакомая дурь.

      Счастливы вместе.

      — Гена, я тебя очень понимаю, я ведь тоже однажды изобрёл кое-что гениальное!

      — Милый, пожалуйста, только не рассказывай про купюру в девяноста девять рублей.

      — Гена, я изобрёл… купюру в девяноста девять рублей!

      Смотришь на зимний вид с четвёртого этажа, и душа успокаивается, голова отвлекается от колючих мыслей. Умиротворённый уже почти зимний двор дремал в дурмане городского мороза. Бетонная палка уличного фонаря тягомотно жужжала, на огонёк этот глупыми мотыльками слетелись со всей округи старые таратайки в белых снежных шубах. Мать троих детей пробиралась через бескрайнее белое море, словно плыла по нему в своей невесомости и оставляла за собой призрачную тропинку для других, заблудших в этом каменном лабиринте, душ. Каждый день эту тётеньку вижу. Не тяжело ей такие сумки таскать? Выйти бы на балкон, крикнуть, спросить. Испугается ещё.

      Снег пышный такой, пушистый, блестящий. Каждую веточку обнял, каждый сучок. Наполнил деревья сказочным смыслом и лишил их мрачной морозной сухости.

      А в голове всё этот несчастный Витёк, его дурная загадочная улыбка.

      Глаза зелёные.

      Дым этот сигаретный.

      А ведь я с ним уже раньше виделся. Пару неделю назад. И совсем не на улице, когда в очередной раз проходил мимо его кадетской компании, а на верхнекамском кинофестивале. Тогда у нас в центре в старом совковом кинотеатре «Мир» показывали один любопытный фильм про двух мужиков и про то, что у них там вытворялось. Я, когда узнал, что там такое показывают, даже опешил, глазам не поверил. Подумал, как такое допустили наши чиновники со всей этой кодлой репрессивных законов? Должно быть, какая-то бюрократическая ошибка, не прочитали описание к фильму, а по постеру понять ничего не смогли. Чудо, не иначе.

      И зрители пришли на это кино — все девушки и взрослые женщины. Парней и мужчин раз-два и обчёлся, я и ещё парочка где-то сбоку. А потом в сердце зала возник статный силуэт в военной форме. Я ещё тогда удивился, подумал, неужто какой-то солдафон забрёл на показ по ошибке? Сейчас, думаю, включат фильм, он всё поймёт, поплюётся в экран и убежит.

      Нет. Сидел до самого конца.

      Один сидел, ни девушки, ни друга с ним не было. После фильма я разглядел его лицо в свете зажёгшихся огней кинозала, поймал в нём что-то знакомое. Ещё долго думал, кто же это такой, и понял, что это ведь тот парень, что вечно шатался у нас во дворе со своей компашкой. То на фестивале его встречу. То на улице. Теперь вот на студию к нам стал захаживать.

      Неужто меня преследует? Таких ведь совпадений не бывает.

      Не бывает же?

      Да вот ещё, буду я лежать думать о нём, нервы себе мотать. Расстелил постель, лёг, свернулся калачиком, уткнулся в спинку дивана и заснул. Завтра воскресенье, а у меня совсем никакого отдыха, надо было и на студию заглянуть, ещё немного помонтировать, а потом сходить к тёте Наташе, лекарств от диабета занести, мама в своей аптеке достала ей по дешёвке.

***

      С утра забежал к маме, забрал пакет с таблетками всякими разными, погладил нашу собачку Джимми, его персиковое тёплое пузо, и двинулся в сторону студии. И на улице так было хорошо, так солнечно и спокойно, вроде холодно, а всё кругом таяло, будто апрель на дворе.

      Я аккуратно приоткрыл тяжёлую металлическую дверь павильона с табличкой «Киносдвиг», прошмыгнул до монтажной комнаты, попутно словил взглядом Вадима. Он прислонил указательный палец к губам и тихонечко прошипел. Опять у нас там что-то снимали, по голосу будто вчерашний мужик. Неужто в воскресенье больше никаких дел у него нет.

      — Мы вот недавно, между прочим, — продолжил мужик с важным видом и глянул в глаза тётеньке-интервьюеру. — Выделили бюджетные средства на помощь малоимущим воспитанникам Верхнекамской Кадетской Школы-Интерната…

      Я распахнул ширму у входа в монтажную и остолбенел. На моём месте у компьютера сидел Витёк. Развалился так вальяжно, сполз аж на середину кресла, ноги растопырил и залип в телефоне.

      — Здарова, Артём, — сказал он и пожал мне руку.

      А сам всё сидел на моём месте. А мне чего делать? Пришлось взять неудобную табуретку и притащить её к компьютеру, не хотелось брать кресло Дениса, он терпеть не мог на нём тепло чужой задницы, часто на всех из-за этого орал. Дитё малое.

      — На моём кресле сидишь, — я набрался смелости и сказал Витьку, не глядя в его сторону.

      Он нахально улыбнулся и ответил мне:

      — Знаю.

      Знает он. Вот ведь пижон.

      Да пускай сидит-обсидится, у меня работы на полчаса, сделаю и пойду. Чего это он сюда стал нава́дился каждый день? Ещё и в воскресенье. Вадим-то в такие дни на студии едва ли появлялся, если только важных съёмок не было. А этот камуфляжный-пятнистый притащился.

      Сегодня хоть в обычном гражданском облачении, в джинсах, белых кроссовках и чёрной олимпийке с полосками. Выглядел, как бандит самый настоящий, ни дать ни взять. Я всю жизнь старался такие морды подозрительные избегать.

      Я старался не отвлекаться, сидел и сосредоточенно монтировал. Витёк вдруг вскочил с места, надел свою длинную куртку, хулиганскую шапку чёрную нацепил и выбежал на крыльцо. Курить, наверно. И пусть себе курит, хоть стул мой освободил наконец.

      В дверях показался Вадим с чашкой кофе и пакетом еды из Макдональдса.