Я призадумался и кивнул:

      — Не так уж и давно. Каких-то пять лет. В масштабе лифта – копейки.

      Мы с ним вышли на шестнадцатом этаже и двинулись дальше по коридору. Витька всё опасливо оглядывался, не видел ли нас тут кто. Он подошёл к лестнице, ловко по ней вскарабкался и открыл ржавый металлический люк. Весь подъезд взорвался пронзительным скрипом.

      — Давай, Тёмыч, полезли, бегом, — он позвал меня за собой.

      Высунулся из люка и руку мне протянул. Помог мне забраться в чёрный ржавый квадратик в белёсом потолке.

      Темнющее чердачное помещение. Всюду бутылки, пластиковые и стеклянные, всякие. Бычки сигаретные, газеты, бумажки под ногами шуршали.

      Снова раздался скрип. Перед глазами в кромешной тьме из ниоткуда возник белый прямоугольник ослепительно яркого света. Снег заискрил, подул ветер.

      Снова на улице.

      Пока я щурился и протирал глаза, Витька ухватил меня за руку и сказал:

      — Осторожно. Тихонечко иди.

      Старая дверь позади громко взвизгнула. Мы с ним остались совсем одни. Как будто бы всё ещё в этом мире, но не совсем. Словно существовали где-то вне его пределов. Уши закладывало пугающей давящей тишиной. Ветер завывал монотонно и одинаково, словно играл на одной клавише грусти и холода.

      Словно заело у него эту клавишу.

      — Только осторожней, Тёмыч, ладно? — сказал Витька и отпустил наконец мою руку. — Высоты не боишься?

      — Ух… — я ответил ему, изо рта полились клубы пара. — Щас вот и проверю.

      Морозный воздух жёг щёки, а ветер нежно их гладил редким снежиночным пухом. Я аккуратно прошёл по рассыпчатому снегу вперёд и приблизился к краю крыши. Витька ходил рядышком, искал место, куда бы нам присесть. Нашёл деревяшку и рукавом своего кителя стёр с неё снег.

      Взгляд устремился вдаль, в вездесущую серую стену декабрьского неба на границе с линией горизонта. Ладони опять вспотели, закололо в кончиках пальцев. Внизу девятиэтажные и пятиэтажные дома, словно игрушки, разбросанные на пушистом белом ковре. Паутинки чёрных проводов эти игрушки соединяли. Школа моя ещё меньше казалась, совсем уж прижалась к земле, будто панельку расплющили. Вокруг роились муравьиные стайки.

      Всё то же самое, а такое другое. Не бывает ведь так?

      Наверно, бывает.

      Ракурс только надо сменить.

      — Витя… — шёпотом вырвалось у меня. — Господи.

      — Чего? — позади послышался его голос.

      — Ничего. Спасибо… что привёл сюда.

      Родной Моторостроительный район. И совсем не большой, и совсем не просторный. Отсюда сверху видно, как город заканчивался через парочку девятиэтажных серых кварталов и отдавался во владения полям и лесопосадкам на десятки километров вокруг. Взгляд побежал по яркому белому покрывалу и зацепился за умопомрачительных размеров тарелку радиотелескопа. Махина тыкалась шпилем в небо недалеко от авиазавода с аэродромом.

      — Ты видел, да? — я спросил Витьку и заулыбался. — Прям как в шестом эпизоде Звёздных Войн. Помнишь?

      — Ты про что? — он отозвался. — Про снег, что ли?

      — Нет, про тарелку эту. Радиотелескоп или как его называют? Там на планете Эндор был генератор щита, помнишь? Точь-в-точь прям.

      Он надо мной посмеялся:

      — Давай садись, ушастик. Стоишь там, генераторы разглядываешь. Мёрзнешь.

      Он аккуратно расстелил нам на деревяшке старый плотный плед. Я скинул рюкзак и присел, коснулся своим плечом его плеча.

      Сидел с ним рядом. Рукой его задевал. Сквозь две куртки грелся теплом.

      — Нравится, что ли? — он спросил меня шёпотом.

      — Спрашиваешь, — я задумчиво помолчал, а потом опять чушь сморозил. — А тебе нравится?

      Он посмеялся:

      — Нравится, конечно. Не нравилось бы, я бы тебя сюда не привёл. Так и знал, что ты по крышам не лазаешь.

      — Знал? — я удивлённо посмотрел на него. — Как это ты знал? А, может, и лазаю?

      — Нет, не лазаешь. Ты же мальчик хороший. Домашний. По тебе видно.

      Витька залез в свой мешковатый рюкзак, достал оттуда большущий термос с двумя пластиковыми кружками и налил нам горячего чаю с лимоном. Одну кружку мне протянул.

      Я сделал первый аккуратный глоток. Всё тело приятно ошпарилось, в груди разжёгся крохотный огонёк. Внутри потеплело, а снаружи буянил декабрьский колючий мороз. Никогда так приятно не было.

      Горячий термос и ледяная погода. Холод и жар. Сладкий контраст простых человеческих ощущений. Почему этого раньше не было в моей жизни? Я ведь никогда в летний лагерь не ездил, в походы не выбирался, по крышам не лазил. Один раз только ходил на зимнюю рыбалку.

      С ним же. С Витей.

      Тоже там пили чай, тоже грелись домашним теплом среди белого пушистого холода.

      А до этого? До этого всю жизнь лишался простых человеческих радостей. Лишался контраста, лишался примитивных банальностей. Или кто-то меня лишал?

      Неужто я сам?