Мы с ним остановились в сердце лесной опушки среди забрызганных снежными искрами ровных сосновых стволов. Витька смахнул снег с аккуратного старого пенька, поставил на него рюкзак и громко потянулся, расправил в стороны руки и смачно хрустнул костями. Велел мне постоять с ним рядышком и отдохнуть, идти ещё столько же.

      Я увёл взгляд в сторону, зацепился им за пышные зелёные ёлки, присыпанные зимней сахарной пудрой, сощурился от переливов миллионов снежных кристаллов, жадно втянул носом морозный воздух и почуял аромат растопленных бань вдали. Глянул вбок, стал искать Витьку среди жёлтых проплешин сухой травы на белом покрывале, смотрю, стоит у коротенькой секции покосившегося забора в пушистом белом пуху. Сначала не понял, подумал, чего это он там делает, а потом разглядел получше.

      Ясно. Ссыт стоит.

      А где ещё, если не здесь? Он на всю округу лязгнул молнией на ширинке, обтёр руки снегом и вернулся ко мне. Скинул рюкзак на землю, а сам уселся на пенёк, громко хрустнув коленями.

      Сидел так спокойно, умиротворённо, довольно лыбился, щурился, поглядывая на солнце, застрявшее в зелёных сосновых иголках, ловил самый настоящий кайф от сладостного момента единения с природой.

      Он заметил, как я рядышком топтался на месте, осмотрелся, понял, что второго пенька для меня не было, и спросил:

      — Устал, что ли? Хочешь, садись?

      Он уже собирался было встать, а я помотал головой и сказал:

      — Нет, нет, сиди. Постою.

      — Ну смотри. А то, если хочешь, на коленки ко мне садись, — взял и похлопал себя по ногам, мне подмигнул.

      Я на него так ехидно посмотрел и закачал головой, мол, надо же такую пошлость сказать, как не стыдно. А сам стоял и краснел, думал уже и вправду усесться на него.

      — Вот бы в такой лесной глуши домик, да? — Витька сказал мечтательно. — Не жить, а так, на лето хотя бы, отдохнуть. Да и зимой можно иногда приезжать. Да?

      — Не знаю, — я ответил и громко шмыгнул. — Я как-то в городе всю жизнь. Про такое даже и не думал.

      — Я бы вот хотел. Красота же.

      Тяжёлые белые ветки ёлок легонечко качались на тихом холодном ветру, шебуршали своей ароматной хвоей, отряхивали с себя рассыпчатый снежный песок. Витькины высокие берцы утопали в сугробе. Холодно ему, наверно, а он даже нисколько и не дрожал, сидел себе смирно, всё о чём-то думал, ковырял старые мозоли на ладонях.

      — Это у тебя отчего? — я поинтересовался. — Экзема, что ли какая-нибудь?

      — Экзема, — он повторил саркастично. — Сам ты экзема. От турника.

      — А перчатки на что?

      — Какой ты умный, я прям не могу. А на физре и на строевых тоже в перчатках гонять будешь, да? За секунду их напялишь?

      — Да я-то откуда знаю? — я пожал плечами и пнул кучку снега возле пенька. — Я же на физру никогда не ходил.

      — Как так?

      — С первого класса освобождение. По здоровью.

      Ничего не ответил, молча кивнул, словно всё понял. Не стал меня дальше расспрашивать.

      Жуть как захотелось на него наброситься, заорать по-дурацки и утопить в этом белом море. Чтоб больше не умничал мне в ответ. Страшно только, он же больше, сильнее. Накинусь – так сам меня повалит и ещё глубже в снегу зароет.

      Широкая спина. Медленное ровное дыхание. А рядом сосна, а на сосне каракули какие-то. Я захрустел снегом и подошёл к дереву поближе, чуть в сугроб не свалился. Весь ствол был беспощадно обсыпан всякими «Лёша любит Машу» и «здесь был такой-то, такой-то». Некоторые надписи так высоко, непонятно, как туда вообще кто-то вскарабкаться смог.

      Дрожащей рукой в толстой перчатке я смахнул лёгкий белый налёт с дерева. Аккуратно вырезанное топорными острыми линиями сердечко. А внутри совсем ничего не было, видно дописать не успели. Сзади послышался снежный хруст, Витька ко мне подошёл. Стоял за спиной, разглядывал сосну, а мимо меня проплывали и растворялись в воздухе клубы пара от его морозного дыхания. Снова за спиной раздался хруст, смотрю, а он полез в рюкзак, достал оттуда малюсенький чёрный ножик, который купил тогда на блошином рынке. Он подбежал к дереву, сверкнул лезвием и впился кинжалом в сухую промёрзшую кору, стал аккуратно что-то царапать и заботливо сдувать со ствола древесную стружку. Ещё рисунок свой не закончил, начертил всего пару линий, а я уже улыбался от уха до уха, знал ведь, что именно он там пытался изобразить.

      Он последний раз громко подул на свежевыцарапанные каракули и шагнул в сторонку.

      В + А.

      Он довольно посмотрел на меня, аккуратно сложил ножик во внутренний карман своей камуфляжной куртки, важно скрестил на груди руки и стал любоваться надписью в самом сердечке.

      — И как? — спросил Витька. — Нравится, что ли?

      — Да, красиво, но… — я хитро заулыбался.

      — Чего? Чего но? Чего тебе не нравится?

      — Не понимаю только, что за Виктория и Антон. Ты для кого это нацарапал? Я ведь их даже не знаю.

      — Чего? — он поскрёб пальцами по своему рисунку. — Какие ещё Виктория и Антон? Ты…

      Я не сдержался, засмеялся как дурак на весь лес и ударил его в плечо.

      — Шучу я, шучу, — сказал я. — Красиво, молодец.

      Позади что-то громко треснуло, лес в секунду загромыхал звонким древесным стуком. Я обернулся и испуганно замер. От улыбки и смеха следа не осталось, сердце застучало, как бешеное.