— Прям внутрь заходил или так, снаружи у вывески сфоткался?
— Прям внутрь заходил. Мама тогда в столовой за санэпиднадзор была, следила, чтобы всё было чисто, стерильно, ну, в меру возможностей, конечно. Приехали за три часа до губернатора его дуболомы, всех оттуда выгнали, приготовили ему образцово-показательный фотогеничный обед из трёх блюд, пирожков напекли.
— Ха - ха. Неплохо.
— Приехал, поел, куснул один раз пирожок на камеру и смылся. Все девчонки с кухни, да и мама моя, столько потом еды оттуда увезли, которую он не доел. Стояла там на столах для камеры. Привезла деду этот пирожок надкусанный, он его слопал, светился так от радости, что губернаторский пирожок сожрал.
***
Мы с ним забрели не то в лес, не то в рощицу какую-то, шли среди высоченных сосен, шагали под их замёрзшими колючими куполами. Я посмотрел вверх, и вдруг так голова закружилась от этого пугающего вида серого неба за острыми зелёными ветками. Нет, лучше опущу взгляд, глаз с Витьки сводить не буду.
Вдалеке что-то громко треснуло, а потом застучало по древесной коре. Дятел, может? Или ещё кто? Дятлы зимой вообще бывают?
— Вить? — я спросил аккуратно.
— Чего?
— А зимой дятлы бывают?
— А ещё не зима. Ноябрь ещё только. А что?
— Там вон чего-то хруст какой-то был, стук какой-то. Слыхал?
— Ну всё, труба, Тём, Мосол тебя щас придёт, схватит за жопу, утащит.
Я треснул его по плечу:
— Ну, Вить. Зачем про Мосла говоришь?
— Матушка-владычица, какой зайчишка-трусишка идёт, батюшки. Не ссыкуй, вон, коловоротом твоего Мосла проткну.
Я улыбнулся и тихо сказал:
— Спасибо.
Витька вдруг жестом велел мне остановиться, схватил меня за рукав и обошёл пенёк, что так коварно прятался в снегу и вырос прямо у нас на пути. Кругом непроглядная тёмно-коричневая стена сосновых стволов, их сухие высоченные палки аж до самого горизонта, и только недалёкий гул автострады напоминал, что мы всё ещё брели где-то рядом с цивилизацией.
Иду я, хрущу аппетитно рыхлым снегом, зачерпываю его своими тяжёлыми ботинками, а сам слышу, как Витька что-то бубнит себе под нос еле слышно, как старая бабка. Молитву читает? Или считает кого? Сосны, что ли?
— Чего говоришь? — я спросил его и испуганно дёрнулся от собственного голоса, что эхом разлетелся по мёртвой лесной глуши.
— Да стишок один вспомнил. Будешь слушать?
— Давай.
— В школе у нас кто-то рассказал однажды, ещё в шестом классе, вроде. Кто написал, не знаю. Но прикольно.
Мы кадеты, мы скромны,
В форме чёрной пацаны,
Дёргаем в казарме шишку,
Девки нам запрещены.
После всех занятий дружно,
Мы бежим курить в толчок,
Чтобы прапор не увидел,
Не то вырвет позвонок.
И если спросит кто-то смелый,
«О чём жалеете сейчас?»
Ему ответим мы по делу,
«Детство смыто в унитаз!»
Я прыснул смехом и неловко приподнял брови. Витька на меня косился с улыбкой, будто спрашивал, «ну что, ну как?»
— Озабоченный стишок какой-то, — сказал я. — Дед, что ли, тот писал?
— Какой дед?
— Ну тот с озера. Который с электродрочилкой.
И опять как громко заржёт, всех зверей в округе перепугал, если они тут, конечно, были. С ветки даже снежная кучка рухнула мне на голову, то ли от его голоса, а может, просто совпадение такое.
— А я даже стихов-то особо никаких не помню, — сказал я и грустно вздохнул.
— Как это? Ты же сам пишешь, и что, стихов даже не знаешь?
— Как расскажу учителю – на следующий день сразу из головы вылетает.
— Ну ты даёшь. Песни какие знаешь, может быть?
— Дурацкие, как твой стишок?
Он засмеялся.
— Да, дурацкие, как стишок.
Я напел ему простой незамысловатый мотив:
— Закрой свой рот и не болтай своей ерундой. Закрой свой рот, я никогда не буду с тобой…
Витька поморщился и сказал:
— Как будто что-то знакомое. Из Гриффинов, да?
— Нет. Из Счастливы вместе.
Он громко цокнул и посмеялся.
— Ну, это был мой второй вариант.
— Светка включала эту песню, когда к ней друзья рокеры припёрлись. Но, так если посмотреть, у твоего стишка, конечно, художественная ценность выше.
— От души, Тёмыч, — и он театрально передо мной раскланялся. — Спасибо.
