— Не буду.

      Какая же красивая улыбка была у него на лице. В жизни такую не видел. Такая родная, домашняя, добрая. Весь лёд обиды между нами вмиг растопила.

      На улице уже дышалось свободней, спокойней. Мороз уже так не жёгся, а приятно щипал щёки холодными пальцами. Главное, что Витька больше на меня не дулся из-за дурацких вопросов про это его письмо.

      — Пошли посидим в подъезде? — он вдруг предложил мне.

      — Ключ-вездеход с собой?

      — С собой, с собой. Есть тут один более-менее приличный.

      — Веди, чего я тебе ещё скажу? Я в подъездах особо не разбираюсь.

      — Конечно, — он потрепал меня по голове в тугой зимней шапке. — Ты же у нас калифорнийский мальчик. У вас там подъездов то и нет, да ведь?

      — Не-а. Нету.

***

      Весь дом смолк до самого утра. Мы с Витькой растворились в его тишине. Шептались с ним и смеялись, как дураки, над всякой ерундой, не могли и шага сделать, чтобы не подавиться непонятно откуда взявшимся весельем. Потом сами себя одёргивали, прикладывали к губам указательные пальцы, шипели друг на друга, а смешинка всё никуда не уходила и своими острыми клыками только сильнее впивалась в наши несчастные головы.

      Я прошептал ему:

      — Шкеримся тут с тобой по подъездам, как быдло какое-нибудь.

      А потом не вытерпел и взорвался смехом. Витька прикрыл мне рот ладонью, а сам еле сдерживался.

      — Тихо! — он строго сказал мне.

      — У меня в таком вот подъезде Настя Ткачёва из нашего класса залетела два года назад, — сказал я, а сам чуть ли не зарыдал от накатывающей волны глупого хохота.

      — Ничего себе. Нормальные тут соседи, наверно, да? — и сам засмеялся, раскраснелся, как рак. — Твою мать, чё такое, а? Хорош, ну-ка не ржать!

      Доехали с ним на лифте до седьмого этажа, вывалились из него и как кони затопали на всю лестничную клетку. Я чуть не грохнулся, когда он вдруг решил меня защекотать.

      Он увидел около мусоропровода одинокую детскую коляску и спросил меня:

      — Одноклассница твоя забыла, да?

      Последнее слово не успел договорить – захлебнулся и расхохотался. А я, как дурак, вместе с ним. И ведь нашли тоже над чем смеяться! Два околевших идиота.

      — Как, говоришь, её звали? — он уточнил.

      — Настя Ткачёва.

      Он подошёл к перилам, облокотился, согнул ногу, как путана на трассе, и натужно запищал, изображая комичный женский голос:

      — Я Настя Ткачёва, я Настя Ткачёва. Я уже целую минуту в подъезде, а ещё не родила, к кому тут на кукурузину прыгнуть можно?

      Воздух в груди весь куда-то вмиг подевался. Я открыл рот, чтобы вдохнуть, но не смог. Не получилось. Голова утопала в заливном хохоте. Слёзы заструились в раскрасневшихся глупых глазах.

      — Господи, Тёмыч! — прошептал Витька. — А чего мы её так гасим, а? Чего она сделала?

      — Да ничего не сделала, — я кое-как ответил ему. — Дура она просто и всё.

      — Ну ладно, раз ты так говоришь!

       Он прикрывал лицо руками и старался не басить своим смехом на весь подъезд.

      — Ладно, давай потише, — он прошипел мне. — Пошли.

      Мы провалились в самую глубь подъезда и дошли с ним до двери общего балкона. Витька не унимался, всё расщекотать меня хотел, под куртку ко мне залезал, шпарил меня своими ледянющими руками. Трудно было нащупать тонюсенькую незримую грань между «не шуми, не смейся, иначе людей разбудишь» и «нужно срочно посмеяться, иначе я сейчас умру».

      Он достал из рюкзака лапшу, залил её кипятком из термоса, прикрыл всё это дело и поставил на подоконник. Подъезд в секунду провонял ядовитым пряным запахом раковызывающих специй, раздирающим нос перцем, удушающим ароматом соевой говядины. Он глянул в мою сторону и опять на меня набросился, опять попытался расщекотать.

      — Всё, всё, Вить, тише, ну!

      Он прижал меня к стенке, завис надо мной и хитро спросил:

      — А что такое?

      — Шумим ведь. По ушам нам с тобой надают.

      — Ничего страшного, они у тебя большие, потерпишь.

      И снова полез меня щекотать, чуть куртку мне не порвал. Давил на меня и плотно прижимал к стене, не оставив мне путей для отступления. Потом резко замер и прильнул вплотную, коснулся носом моего носа и томительно задышал.

      Только бы нас с ним никто не застукал. На всё остальное плевать.

      Тепло его губ ошпарило шею. Тело всё съёжилось и потонуло в шуршащей куртке. приятнейшая пряная сладость разлилась по спине. Шея неестественно выгнулась.

      Взрыв его чувств загромыхал на губах.

      Сладко. Вкусно. Много.

      Витя…

      Тихий шёпот нашего поцелуя отозвался эхом в светло-зелёных подъездных стенах. Лишь бы только никто не увидел. Лишь бы только этот мёд не заканчивался.