А Витька совсем раскис, на минутку даже прилёг мне на плечо, совсем на меня навалился, уснул, я его растормошил, он пришёл в себя, проморгался, заулыбался мне и сказал:

      — Я не сплю, Тёмыч, чего ты?

      Со свистом мы заехали в Ташовку, неслись между широкими дачными аллеями, на поле ехать со слегка подвыпившей Анькой мне было спокойно, но здесь я уже немного напрягся, снова схватился за ручку, вжался в сиденье и с ужасом наблюдал за дорогой, за бесконечными малиновыми кустами в свете одной работающей фары Олежкиной десятки.

      Тут я громко сказал на весь салон, пытаясь перекричать грохот ветра за окном:

      — А вы знаете, есть же приколы, что женщины типа плохо водят, да?

      Стас подавился пивом, засмеялся, а Олег подхватил его хохот, Витька сидел, молчал и ждал, пока я закончу.

      — В Гриффинах шутка была, типа, Питер проходит мимо телика, а там показывают башни-близнецы, и он такой, «Ха, наверно, женщина-пилот, да?»

      И вся машина взорвалась громким хохотом, Олег захлопал меня по ноге, мол, вот это шутка, ну ты даёшь, Стас случайно брызнул пивом на переднее сиденье, а Витька глупо улыбался, глядя на меня, уже и не удивляясь таким моим маленьким выходкам.

      Анька недовольно цокнула и сказала:

      — Фу, ну ты и урод, Артём.

      А сама же потом засмеялась и посмотрела на меня с улыбкой через зеркало.

      Дашка меня поддержала:

      — Да ладно, чего, не так, что ли? Сарай-то свой в деревне помнишь?

      Олег спросил её:

      — А чё за сарай?

      И Дашка ему ответила:

      — Вот именно.

      Олег положил Аньке руку на плечо, стал её нежно гладить и массировать, потянулся вперёд, чмокнул её в шею и сказал:

      — Ничего, Анька, научимся ещё ездить с тобой, да? Целое лето ещё впереди!

      И эти его слова вдруг так ранили мою душу, вышвырнули в секунду из весёлой атмосферы старенькой десятки, ракетой несущейся по дачному посёлку, вонзили пылающий клинок горькой правды мне в самое сердце. Целое лето ведь впереди. Но только не для нас. Наше с ним лето вместе закончится завтра этим утром, точнее, уже сегодня, часов через восемь.

      Анька щёлкнула серебристой магнитолой, и вся машина взорвалась строчками, «Вкус шаурмы во дворе под шелест летней ночи. Холодный дым сигарет, я знаю, ты захочешь!» И все в салоне потешно завыли вслед за песней, вскинули головы, протянули последние ноты и засмеялись, и весь посёлок, казалось, теперь был оповещён о нашем шумном визите. Витька глянул на меня, мол, чего ты сидишь, скучаешь? И, когда колонки снова завыли в припеве, я улыбнулся во весь рот и подпел вместе со всеми, так громко-громко, аж стыдно стало перед мирно спящими дачниками.

      «Вкус шаурмы во дворе, под шелест летней ночи! Оторви мне кусочек и меня угости!»

      Анька остановилась возле неприметного дачного магазина в стареньком профнастильном вагончике. Унылая ржавая дверь, замыленное окно, одинокая лампа на обгрызенном проводе под пластиковым козырьком и ошарашенная продавщица: стояла посреди магазина и осторожно выглядывала на улицу, заслышав громкие хлопки дверьми и наш бестолковый пьяный хохот.

      — Я один зайду, ладно? — сказал Олег и показал нам с Витькой и Стасом руками жест, мол, стойте тут, не ходите. — Сигареты только, да? Всё?

      Он исчез в этом грязном облезлом магазинчике и оставил нас впятером в ночной летней прохладе слушать тихий рёв пропеллерного самолёта где-то далеко-далеко, смотреть, как между землёй и небом уже разгорался ранний июньский рассвет, совсем легонько окрашивая тёмно-синее небо светло-голубыми тонами.

      Наша серебристая десятка утонула в высокой зелёной траве Олежкиного дачного участка, резко остановилась, погасли фары, и мы остались в тусклом лунном свете, окружённые пением сверчков и далёким лаем собак. Мы с Витькой вышли из машины и увидели старенький двухэтажный домик с тремя окошками, такой весь скромный, будто зажатый двумя невидимыми исполинами, зелёный, с бежевой крышей, пошарпанный и со скромно торчащей спутниковой тарелкой. Ночной бриз тихо шелестел белой кружевной занавеской на маленькой веранде, Олежкин домик будто зазывал нас в свою прохладу, приглашал дёрнуть за выключатель и разжечь в своём сердце уютный огонь тусклого света. Стас положил руку на плечо своей даме, утонул в её шее, щедро обсыпал её поцелуями, а Дашка смеялась, неловко ёрзала и вела его за собой в дом. Олег так глянул на Витьку, будто глазами что-то пытался ему сказать или сказал, а Витька словно всё понял, кивнул и отошёл в сторонку, облокотился о машину и тихо закурил.

      Тёплый свет зажегся в доме под звонкий девичий смех, из окна засияло тепло очага и в сумерках явило мне скромный аккуратненький огород с вереницами грядок и душной теплицей где-то у забора, а рядом стояла деревянная избушка туалета с маленькой прорезью в дверце. Из дома доносился тихий скрип полов и чьи-то тяжёлые шаги, вдруг зажегся свет на втором этаже и вокруг стало ещё ярче и теплее. Я зашагал к дому, а Витька дёрнул меня за рукав моей клетчатой рубашки, хитро глянул на меня и помотал головой.

      — Сегодня мы в дом не идём, — сказал он мне и сверкнул бровями, будто на что-то намекал.

      Я понимающе кивнул и слегка поморщился, глянул ещё разок в сторону дома, увидел, как в окне второго этажа сверкнул Олежкин упитанный силуэт и услышал, как тихо-тихо заскрипела старая деревянная кровать под томный шелест поцелуев. Витька шлёпнул себя по шее, убил надоедливого комара, вытер его труп об шорты, а сам кивнул мне головой и позвал за собой в машину. Я прошёлся по высокой пушистой траве, открыл дверь и сел на переднее пассажирское сиденье, а он занял место водителя, докурил сигарету и аккуратно сложил бычок в импровизированную Олежкину пепельницу в старой жестяной банке над бардачком. Он закрыл свою дверь, и свет в машине тут же погас, мы с ним утонули в ночной дачной тьме и лишь домик напротив тускло освещал наш маленький мир, свет нежно ложился на его ровные скулы и блестел в его зелёных глазах.