И стала обиженно шлёпать его руками по плечу, он засмеялся, приобнял её, она растаяла в его тепле и поцеловала его в губы, и словно уже и забыла про нас с Витькой.
— Жрать-то будем, нет? — спросил Стас, снимая с мангала ароматные золотистые кусочки на сверкающих шампурах, вертел ими в переливах угасающего солнца и будто нас всех дразнил.
Запах костра и аппетитный треск горящего дерева наполняли прохладный вечерний воздух, красно-рыжее огненное марево поднималось в тёмно-синее летнее небо, яркие искорки лизали редкие невесомые облака и растворялись в июньской свежести и прохладе. Пацаны озябли, накинули свитера, сидели вокруг костра, нежно обнимали своих девушек, накрывали их своими олимпийками с тремя полосками, иногда нежно поглядывали на них и целовали то в носик, то в губы. Витька сидел на траве со мной рядышком в своём чёрном адидасе, согнув ногу в коленке и положив на неё руку, смотрел в этот гипнотизирующий костёр и всё о чём-то загадочно думал. Олег не умеючи перебирал гитарными струнами, кривил морду, всё время неуклюже соскальзывал толстыми пальцами и недовольно дёргался, шипел то на инструмент, то на Аньку, что умоляла его прекратить позориться.
— Чё ты её всё насилуешь, а? — спросил Стас, засмеялся над товарищем и недовольно цокнул.
— Сиди не дёргайся! — прикрикнул на него Олег, продолжил мучить гитару, потом Анька психанула, схватила его нежно за руку и выхватила у него инструмент и отложила его в сторонку.
Я сидел с ними в этой тёплой компании, будто уже считал их своими близкими друзьями, словно всю жизнь их знал, наслаждался вечерней прохладой в ночной тиши в шелесте бурной речки и поглядывал украдкой то на Аньку, то на Дашу, всё интересно было залезть к ним в голову, понять, что же они там про нас с Витькой думают. За весь вечер больше не сказали нам ни слова, то ли перестали нас воспринимать всерьёз, то ли стеснялись нас после того неловкого случая в кустах.
Стас схватил гитару, случайно звякнул струнами, протянул её Витьке и галантно произнёс:
— Витёк. Прошу.
— Да, да, Витёк! — обрадовался Олег. — Про шаурму спой!
Я удивлённо переспросил его:
— Чего спеть?
— Щас, щас услышишь, Тёмыч! Давай, давай!
Дашка с Анькой заулыбались, глянули на Витьку, и я не увидел в их глазах какого-то хоть самого малого отвращения и, уж тем более, ненависти, смотрели на него так же, как и раньше, словно ничего и не стряслось. Витька прильнул к гитаре, забегал по ней своими ловкими пальцами, сладко зазвенел струнами и запел, как мне показалось, любимую песню Стаса и Олега, так они весело закивали в такт головой, заулыбались и радостно переглянулись, прижимая к себе покрепче своих дам.
«В Моторострое иду под облаками,
В июньский вечер шагаю под стрижами,
Целую небо, дворовую прохладу,
И с пацанами бьём фишки до упаду.
А покемоны по телику мелькают,
В кармане мелочь крепко кулак сжимает,
Ну что, там сколько? Да вроде бы хватает,
Не опоздать бы, скоро уже светает.
Вкус шаурмы во дворе под шелест летней ночи,
Холодный дым сигарет, я знаю, ты захочешь,
Вкус шаурмы во дворе под шелест летней ночи,
Оторви мне кусочек и меня угости.
Пойдём со мною от рынка до Челюги,
В Моторострое мы не умрём со скуки,
И в грязной Каме огни домов сияют,
Они, как ветер, с рассветом пропадают.
Нам светит город, такой большой и сонный,
На нас с тобою взирает обречённо,
Мы на скамейке устроимся с друзьями,
А дальше лето с углями и кострами!
Вкус шаурмы во дворе под шелест летней ночи,
Холодный дым сигарет, я знаю, ты захочешь,
Вкус шаурмы во дворе под шелест летней ночи,
Оторви мне кусочек и меня угости.»
Витька хлопнул ладонью по натянутым струнам и отложил гитару в сторону на холодную траву.
— Красавчик, — небрежно бросил Олег и одобрительно кивнул.
Я спросил их:
— А откуда эта песня? Кто написал?
Стас засмеялся, сверкнул своими зубищами и ответил мне:
— Дворовая. Без автора.
— Нет, погоди, — вмешался Олег, — Павлуха же, вроде, написал? Нет? Потом её ещё взяли и перепели те типы из группы, блин, забыл, как называется.
А Стас засмеялся:
— Да чё твой Пашка напишет, он ЕГЭ-то по русскому еле сдал, в шарагу свою пролетел и в армию ушёл. Олень.
Витька удивлённо на него покосился, приподнял брови, Стас вдруг одёрнулся, прокашлялся неловко и сказал:
— Ну, в смысле, олень, что не поступил и ЕГЭ не сдал, а не потому, что в армию пошёл. Да, Витёк?
— Дашка, ты как его терпишь? — спросил её Витька.
Она заулыбалась, глянула на Стаса и ответила:
— Посмотрим, куда сам поступит, и поступит ли? Потом будешь выёживаться, да? Или за Витьком в армию сразу?
— Чё ты, а? — обидно бросил Стас, сорвал травинку и стал неловко теребить её в руках.
И снова тишина, снова усыпляющее пение сверчков, лёгкий ночной ветерок и Олежкино громкое хлюпанье пенистым пивом в янтарном переливающемся стакане. Где-то в сторонке, среди белых магазинных пакетов, на старом деревенском покрывале лежали обглоданные шампуры, смятая бутылка из-под кетчупа, остатки недоеденного лука, брюхом кверху валялась здоровенная белая кастрюля, измазанная жиром и маринадом. Стас закурил, и невесомая синяя дымка поползла в нашу сторону, и наша уютная тёплая посиделка утонула в этом тумане, обожгла мой язык горьким, едва уловимым привкусом.
