— Да никто меня не заберёт, ты чего, Тёмыч, — он сказал мне сквозь смех, когда мы после медосмотра стояли с ним во дворе военкомата.

      Он сделал очередную затяжку и добавил:

      — Ну хоть тебя теперь с этим военкоматом не будут мурыжить. Ты же служить не собирался?

      Я посмотрел на него так, будто спрашивал, мол, ты чего, серьёзно? Я и служить? Да от меня же там и мокрого места не останется.

      А он потрепал меня по голове и сказал:

      — Ладно, не переживай. Сейчас про учёбу надо думать. Я уже все документы собрал, в июне-июле начну по приёмным комиссиям бегать.

      — Хочешь, я с тобой похожу? — я робко спросил его.

      Он просмеялся:

      — Ходи, чего уж. Веселей будет. А сам после одиннадцатого класса чего решил? Не в Стэнфорд свой, надеюсь?

      Я с какой-то обидой посмотрел на него и разнылся:

      — Да чего ты всё со своим Стэнфордом? Тут я буду поступать, в Верхнекамске. Сказал ведь тебе уже. Уеду я от тебя, ага, ещё чего. Я бы и не смог…

      Он молча кивнул, довольно и одобрительно заулыбался, продолжая выдыхать серые клубы, а я всё ждал от него ответа, в итоге не дождался и сам спросил:

      — А ты бы смог?

      — Чего?

      — Уехать куда-нибудь? Учиться или жить. Далеко. Без меня.

      У Витьки с лица тут же исчезла улыбка, он опасливо оглянулся, а я вдруг понял, что не в том месте завёл такие уж чересчур откровенные разговоры.

      — Не смог бы.

      И этот его ответ меня так успокоил, развеял малейшие сомнения, которые поселились в моей дурной голове, я ведь знал, что он не сможет меня бросить, не сможет куда-то далеко уехать, оставить меня одного. И я не смогу. Оба не сможем. Иначе всё то, что мы с таким трепетом взрастили за эти месяцы, проведённые вместе, можно было оставлять увядать на морозе пустынного одиночества.

      Мы с ним шли домой, и я так аккуратно, между делом, спросил его под шелест берёзовых листочков над головой:

      — Хочешь, ко мне сегодня зайдём? Я новую игру на сегу недавно нашёл на рынке. Можем даже заночевать, дед на рыбалку до послезавтра уехал, а бабушке скажу, что… не знаю, скажу, что просто с тобой решили до ночи помонтировать или в компьютер поиграть.

      Он тяжело вздохнул и тихо сказал мне:

      — Не могу, Тём. Мама. Ладно?

      — Ладно.

      — А что за игра хоть? Интересная?

      — Стритс оф рэйдж-3.

      Витька так мечтательно протянул:

      — Блин. Там ещё, помню, такая кнопка дурацкая, один раз нажмёшь случайно, и суперудар истратится.

      Я кивнул и заулыбался:

      — Да. Тоже всё время меня бесило.

      — В другой раз обязательно поиграем, ладно? Без меня не играй. Слышишь?

      — Слышу.

      Я посреди ночи проснулся в своей комнате, протёр сонные глаза и зашагал по холодному линолеуму на кухню попить воды. И ночь была такая спокойная и умиротворяющая, я стоял в полумраке нашей кухни, делал неспешные глотки из графина, а сам слушал тихий берёзовый шелест за окном, упивался этим далёким лаем собак и лёгким ночным бризом. Поставил графин на стол, выглянул в окно, сквозь москитную сетку посмотрел на эти розовые огни серых фонарных столбов, что робко выглядывали из-за спящих пышных деревьев, вдохнул полной грудью освежающую майскую прохладу, краешком уха зацепил жалобный комариный писк, так приятно съёжился и вспомнил, как же я скучал в том году в хвойных калифорнийских лесах по нашей родной верхнекамской ночи, по её бархатной тиши и бесконечной сердечной ласке. И было на душе так мирно и тепло, я вернулся в свою комнату, зарылся в пушистый плед и попытался себя усыпить сладкими мыслями о нашем с Витькой грядущем лете.

      Поедем с ним на море. В Москву съездим, это обязательно, он там никогда не был. И в Питер скатаем, куда ж без этого? Погуляем по местам съёмок фильма «Брат», как он и хотел. А куда у нас ещё можно было поехать? Не на Камчатку же с билетами под двести тысяч. Потом буду искать нам собственное гнёздышко, ближе к его поступлению, чтобы недалеко от его института было. И, быть может, со временем его родители всё поймут и не станут больше сопротивляться нашей самостоятельной отдельной жизни. Не мог я оставить его в одинокой пустой квартире, где у него не было совсем никого, даже собачки, разве что отец изредка заходил быстренько принять душ, чтобы лишний раз не топить баню. Лежал я, думал об этом, сон всё как-то совсем не шёл на ум, я весь извертелся, скинул плед на пол, а сам уставился в холодный натяжной потолок. Схватил телефон, посмотрел на экран и сощурился от его яркого свечения.

      Витька звонил.

      А времени-то было два часа ночи. И тут у меня совсем никакого сна не осталось, я набрал его номер и старался говорить потише, чтобы не разбудить бабушку с дедушкой.

      Он взял трубку, ничего не сказал, а я тут же его спросил:

      — Вить, что случилось?

      В динамике я слышал его тяжёлое медленное дыхание, слышал, как он мялся и пытался подобрать слова.

      — Мама умерла, — проронил он и снова замолчал.

      И у меня вдруг внутри всё разрушилось, все добрые светлые мысли о наших с ним планах, всё самое приятное, что согревало меня этой ночью, я подумал на секунду, что ведь не слышал каких-то подробностей о его маме вот уже месяца два, наивно полагая, что с ней всё более-менее стабильно. Да, она лежала, уже не ходила, Витя её иногда навещал по возможности, не хотел лишний раз надоедать своим присутствием, но я почему-то за всё это время даже и не думал спрашивать его про маму, наверное, просто не хотел лишний раз ковырять больную мозоль, напоминать ему об этом и заставлять нервничать. Моей беспечности в этом вопросе не было никакого оправдания, но я всё равно безуспешно пытался его найти, сидел с телефоном в руках, уставился на зажёгшийся свет в окне в девятиэтажке напротив, а сам думал, что же я мог сказать ему в тот момент и были бы вообще слова хоть сколечко уместны? А рука так сильно задрожала, что я аж схватил её другой рукой, старался как-то успокоить, только всё без толку.