Я в очередной раз громко прокашлялся и схватился за горло, которое царапало меня изнутри тысячью ржавых игл уже который день, мне всё думалось, что меня продуло во время одной из наших прогулок, надо было послушаться его и затягивать шарф потуже.

      А на следующий день я уже лежал на диване с температурой и грелся об Джимми и его горячее пузо, накрывшись двумя тяжёлыми одеялами, всё тело дрожало от холода, кости выворачивало наизнанку, поганый озноб, соплищи, кашель, горло разрывало на части, всё как обычно. Раз в год я стабильно вот так вот расклеивался, обычно ближе к осени или зиме, и для моего незакалённого организма это уже было обычным явлением.

      Мама вернулась домой, увидела меня еле ползающего по квартире со стеклянными глазами, наорала на меня, мол, вот, сказала же, будь осторожнее, не ходи раздетым, не смотри на Витю, как он на балкон бегает курить, простудишься. И, как всегда, оказалась права, то ли потому что имела медицинское образование и могла такие вещи предвидеть, а то ли просто потому что была мамой и знала меня, как облупленного.

      И, наверно, многие, услышав это моё простудное нытьё, посмеялись бы и сказали, что я драматизирую, но для такого доходяги, как я, простуда, ангина или сезонный грипп порой имели чудовищные осложнения. Я не знал, было ли это связано с моей патологией нервной системы, с родовой травмой и пережатием шейных сосудов, но ещё в детстве после вот такой самой обычной болезни у меня случилось воспаление лёгких, мама возила меня в больницу, мне капали системы, и я отчётливо помнил, как тогда чуть не задохнулся. А ещё через год, снова после болезни, у меня случился отёк Квинке, всю морду раздуло, как у Глена Куагмаера из Гриффинов после того, как я поел обычную курицу, на которую у меня никогда не было аллергии.

      И с тех пор каждый раз, когда я болел, замечал за собой обмороки, в глазах в секунду начинало темнеть, и я просыпался через минуту-две на диване. Врачи так и не могли объяснить мне, что это, говорили, мол, что патология нервной системы, возможно, связанная с моим хроническим спазмом сосудов, а может и нет, чёрт его знает. Ставили обычную вегетососудистую дистонию, этот идиотский по своей сути диагноз, придуманный недалёкими советскими врачами для оправдания никчёмности их методов диагностики. Как бы то ни было, с тех самых пор, каждый раз, когда я болел и мучался с температурой, мама забирала меня к себе, чтобы проследить, вдруг я не дай бог потеряю сознание где-нибудь на лестнице и ударюсь головой.

      Слабак. Самая настоящая жалкая дохлятина и, как иногда говорил мой дед, «глиста чахоточная», но с этим всем мне приходилось жить уже не первый год и я не хотел расстраивать маму, поэтому на недельку, пока не выздоровею, решил задержаться у неё. Позвонил Витьке, хриплым голосом рассказал ему, что со мной стряслось, объяснил всю свою медицинскую подноготную, про шейный артериоспазм рассказал, а сам поймал себя на мысли, что звучало это всё, как разговор двух стариканов в поликлинике.

      — Тёмыч, ну как так-то? — он разозлился на меня, когда услышал мой гнусавый скрипучий голос в телефоне.

      И опять назвал меня Тёмычем, не Тёмкой, как обычно, видимо, и вправду злился, а может, переживал?

      — Вот так вот, Вить, — я ответил ему с нотками драмы в голосе и прокашлялся с мокротой.

      — Ты же весь свистишь, ё-моё! Что мама говорит, какие мысли?

      — Простудился. Не думаю, что что-то вирусное, ты бы иначе тоже заболел. Как всегда у меня. Прости.

      Мама уходила в аптеку на целый день, её сменщица и по совместительству владелица аптеки была в другом городе, и некому было её заменить.

      Она подошла ко мне, погладила мой кипящий лоб, так строго и в то же время с любовью посмотрела на меня и спросила:

      — Витя сможет с тобой посидеть, пока я работаю?

      Я резко прокашлялся, проглотил сгусток мокроты и прохрипел:

      — Нет, мам, ты чего. У него там семья вся на уши встанет, если его дома не будет. Мы с ним и так все праздники, как на пороховой бочке. Сидели всё, ждали их звонка.

      — Тогда пусть бабушка с тобой сидит.

      — Зачем? Ну что за смех, мне восемнадцать лет, ты хотела, чтобы я болел у тебя дома, вот, всё, я тут.

      Она вдруг на меня прикрикнула:

      — Артём! Если не дай бог здесь сознание потеряешь опять, голова закружится или ещё чего, я что делать буду? Ты подумал?

      И тут я совсем растерялся и не знал, что ей ответить. Она была права. Как бы мне ни было мерзко ощущать себя жалким сопливым червяком, риск того, что я мог в таком состоянии отключиться посреди бела дня был очень велик, и мне повезёт, если рядом в этот момент окажется мягкий диван или хотя бы стул, а ведь я ещё мог случайно рухнуть прямо на Джимми своей шестидесятикилограммовой тушей.

      Как-то под вечер, когда за окном городскую зимнюю мглу уже пронзал розовый свет уличных фонарей, я проснулся после очередного лихорадочного сна весь в поту и услышал, как мама за дверью моей комнаты с кем-то разговаривала по телефону, очень так мягко, нежно, кого-то о чём-то упрашивала, всё извинялась. И в самом конце её диалога я услышал слова, которые всё для меня прояснили.

      — Спасибо, Витенька. Давай, мой хороший, ждём тебя, ладно?

      И меня вдруг накрыла волна смешанных чувств, вроде как я был рад, что она позвала его понянчиться со мной, проследить, чтобы я не отключился, чтобы в случае чего мог хотя бы вызвать скорую, но в то же время не хотел, чтобы у Витьки из-за меня были проблемы с родителями, да и вообще не хотел его напрягать своими бедами со здоровьем.

      Я сидел в комнате и не высовывался, пил как не в себя, литрами, воду, чтобы хоть немного сбить температуру, если просто лежать и не вставать, даже в туалет, то в целом было терпимо, но стоило мне хотя бы присесть, как в глазах начинали сверкать чёрные мушки и я чувствовал, как башка наливалась кровью и тянулась куда-то к полу. Не знаю, что там у меня было не так с сосудами, но в тот момент я мог всем своим телом отчётливо это всё ощущать.

      Мама влетела ко мне в комнату: