Ростов нас встречал полночными огнями.

      Последний рубеж. Ворота на Юг.

      Мелодия короткая прозвенела, и приятный голос эхом объявил на весь вокзал:

      — Скорый поезд номер двадцать девять с сообщением «Новороссийск — Москва» отправляется с третьего пути. Нумерация вагонов с хвоста поезда.

      И опять музыка заиграла. Ненадолго — секунду прозвенела, и опять всё затихло. Опять прохожие чемоданами по асфальту захрустели, голосами перекидывались друг с дружкой, кто громко, кто не очень. Людей будить не хотели, на наши окошки косились осторожными взглядами. Спите, мол, мы шуметь не будем. И снова чемоданами загрохотали, опять перешёптывались друг с другом и сердцами замирали в ожидании предстоящей дороги.

      — Лёш, Лёш, иди скорее, ну, не успеем! Стоянка пять минут!

      — Откуда отсчёт, с хвоста или с головы?

      — Тут санитарная зона, ссать нельзя!

      Своими разговорами улыбку на моём лице разжигали. Я приложился мордой к тёплому стеклу и в окно посмотрел. Жара, духотища, потные пальцы в мокрущее постельное бельё вцепились. Бельё к телу прилипло, с кожей будто срослось, противно и гадко. Воздух будто огнём тихо пылал, лёгкие обжигал южным дыханием и не давал мне уснуть. Тёмка тихонько зачавкал и на бочок повернулся, под тонким белым покрывалом с серийным номером дрых. Сладко сопел и руку держал на весу, капельками пота на шее переливался в изумрудном бархате вокзальных огней.

      Душный воздух будто с издёвкой дошираком и туалетным бризом завонял, соевой пряностью запестрил и заставил тихонько поморщиться. Весь вагон этой вонью в секунду протух, она будто в железную обшивку впиталась и никогда не выветрится уже. Навсегда в ней останется, станет её историей и умрёт только вместе с вагоном, когда его на металлолом отправят.

      Составы на улице задорными свистами перекрикивались, словно киты в океане пели друг другу, зелёными тушами скрипели на весь вокзал. Иногда проплывали мимо нашего вагона, презрительно фыркали вонючим паром и исчезали в железной дали, среди шёлковых нитей, в бархатном зелёном тумане, под сверкающими скелетами столбов с проводами.

      — А сколько стоянка, не знаете? — голос за дверью послышался.

      — У-у-у, долго, два часа, — шёпотом ответил проводник.

      — Ничего себе. Спасибо.

      Два часа стоять будем, душным воздухом все без кондиционера прожаримся и будем мечтать о холодном душе, как о глоточке воды в раскалённой пустыне. Рука скользнула по липкой шее и холодный пот об штанину обтёрла. Жарко, душно и склизко, противно уже, туша вся вспрела и начала тухнуть в деревянном купе. В зеркале на двери глаза сонные блестели, переливались вокзальными огнями и душной усталостью.

      На воздух надо выйти, погулять хоть немножко, за два часа весь Ростов-на-Дону при желании с ним оббегаем. А вокзал-то подавно. Покурю хотя бы, дымом ядовитым лёгкие раззадорю, с летней прохладой дым этот смешаю и на минутку забудусь, от духоты отвлекусь.

      — Тём? — прошептал я и по руке его тихонько похлопал. — Просыпайся давай, Тём.

      — М? Чего? — он отозвался, глаза заспанные раскрыл и на меня голову поднял, каплями пота на шее сверкнул.

      — Два часа стоянка. Пошли воздухом подышим? Погуляем?

      — А мы где? — он спросил и к окошку прилип.

      — Ростов. Пошли, а?

      Мы с ним надели шлёпанцы прямо поверх носков и вышли из вагона, мимо пылающего титана прошли и носы обожгли парами кипятка. Тёмка на перроне громко потянулся и руки в карманы своих шорт засунул, ссутулился весь и плечи высоко поднял. Холодно ему после тёплого вагона, ветер прохладным дыханием потную шею облизывал.

      — Не замёрзнешь? — спросил я и по спине его пощупал. — Ба, весь мокрый как мышь.

      — Не замёрзну, — ответил мне Тёмка и глянул в сторону здания со светящейся надписью «Ростов-Главный».

      Посмеялся тихонько и взгляд смущённо в пол уронил.

      — Чего ты? — я спросил его.

      — Ничего. Главный. Как будто ещё какой-то вокзал есть.

      — Есть вообще-то, — сказал я и пожал плечами. — У них тут штуки три, если не больше. Это тебе не Верхнекамск. Умничаешь, да?

      Где-то вдали за паутинами проводов высокая труба высилась над горизонтом, паром плевалась в вечернее небо и тёмно-синие облака белым пухом подкрашивала. Ни одного свободного пути нет вокруг, всё шелестит составами, ржавыми товарняками, зелёными пассажирскими поездами и междугородними электричками. Стоят на холодных путях в вонючей химозной духоте и окошками янтарно светят в ночи, людскими силуэтами в окнах переливаются, манят к себе кусочком родного уюта.

      — Есть не хочешь? — спросил я и на Тёмку хитро посмотрел. — Хочешь, наверно, да?

      — Мгм. Хочу.

      — Пошли по перрону прогуляемся. Пирожков поищем, котлет. Рыбу какую-нибудь. Блин, мы когда остановились, так рыбой вкусно пахнуло. Вяленой. Скажи, если увидишь, ладно?

      Он непонимающе улыбнулся и спросил:

      — Не ты разве мне тогда велел ничего на станциях не покупать, а?

      — Ты тогда один был, без меня. А сейчас я рядом. Если отравимся, то вместе. Я хоть за тобой прослежу. Понял, да?

      В глазах зарябило от каменной плитки под ногами. Ветерок свежий подул, совсем уже не жарко стало, и пот на лбу и на шее высох уже, и гулять так было спокойно и сладко, в поезд обратно совсем не хотелось. Люди с нашего вагона вокруг газетного киоска столпились, сканворды и журналы покупали в дорогу. Тапочками громко шаркали и кошельками светили в переливах вокзальных софитов.