— Лет сколько? — она ещё безразличней спросила, будто с издёвкой. — Год рождения какой?

      — Девяносто пятый, — ответил я и громко вдохнул. — Пожалуйста, прошу, поскорее, а?

      — Фамилия, имя, отчество. Номер полиса.

      — Катаев Виктор… — и вдруг замолчал, скачок сердца в грудине словил и снова громко вздохнул. — Виктор Павлович. Двадцать восьмого декабря, девяносто пятого года рождения.

      — Рост, вес?

      И про вес, и про рост ей всё рассказал. А сам сидел и дрожал на нашем старом скрипучем диване и радовался, что Тёмка был на учёбе.

      Корвалола глушил по сорок капель, валидола глотал несколько таблеток. Одну за другой рассасывал. На спину ложился, как в интернете учили, когда сердечный приступ, и тихонько лежал. Ждал, пока врачи зайдут через заранее открытую дверь в коридоре.

      Бахилы даже стал дома держать. Чтобы грязными ногами по ковру нашему не шастали.

      Тёмка бахилы нашёл в обувном ящике, когда убирался, рукой дрожащей охапку целую схватил и спросил меня:

      — Бахилы? А это зачем?

      — Да Олег в больницу как-то ходил, у него живот чего-то закрутило, — врал я и нервно чесал затылок. — Он, говорит, нате, возьмите, мало ли. Пригодятся, говорит.

      Тёмка покосился непонимающе на синюю шебуршащую охапку и удивился:

      — Для чего пригодится? Где?

      — Нигде, Тём, — сказал я и бахилы у него выхватил. — Мусор пойду выносить и выкину.

      Соврал ему.

      Не выкинул, а получше спрятал, чтоб не нашёл. Чтоб больше лишних вопросов не задавал и меня на чистую воду выводить не пытался. Страшно было слабаком перед ним показаться. Ныть ему о болячках своих совсем не хотелось.

      Врачи потом приезжали, в квартиру заваливались толпенью из трёх человек, на табуреточку заранее приготовленную садились и кардиограф доставали. Ватку обмакивали в стакане с холодной водой, которую я заранее приготовил, и грудь ею мне мазали.

      — Вы нас ждали, смотрю? — врачиха ехидно спрашивала, разглядывая толстенную карточку с моими болячками. — Подготовились. И воду налили, и табуретки поставили. Не первый раз?

      Я не успел ответить, как второй врач с ней встретился взглядом, громко зацокал и головой помотал.

      — Не первый, — ответил он и руки важно сложил на груди. — Десятый уже, наверно.

      — В больницу почему не ложимся? — спрашивала врачиха, склоняясь надо мной и заглядывая прямо в глаза.

      — В кардиологию? — спрашивал я и корчился от холодных датчиков ЭКГ-шного аппарата.

      — В неврологию. Паническая атака у вас.

      Она выдёргивала розовую ленту с кардиограммой, смотрела на неё задумчиво, головой кивала, улыбалась, потом бумажку мне лицом поворачивала и говорила:

      — У тебя всё нормально. Инфарктов, ишемии нет, блокад нет, фибрилляции нет.

      Потом я надевал кофту, садился на диван, чувствовал, что всё уже прошло, а сам всё никак не мог успокоиться.

      — А с этим-то что делать? — спрашивал я и будто тихонечко утопал в ванной горячего и тугого стыда, поглядывая на недовольные морды докторов.

      — Вот тут лечить надо, — отвечала мне врач и пальцем в висок себе тыкала. — Всё, поехали давайте, а.

***

      Свадьба у Олежки скромная, но шикарная была. Уютная и домашняя. Без помпезных дорогих ресторанов, без лимузинов, без своры незнакомых гостей со всех концов Верхнекамска. Тихонечко после ЗАГСа поехали в ДК Ленина на окраине Моторостроя, там в столовой на первом этаже банкет и забабахали.

      Пацанов наших с кадетки почти не было. Стас только и ещё парочка отщепенцев из первого взвода, которых я по имени даже не знал. Родни много набилось, тёток всяких, да дядек. Мама Олежкина всё с платочком в руке бегала и сморкалась, губами в яркой помаде светила в полумраке банкетного зала.

      — Ну мам, чего ты, ну? — Олег спросил мать, раз пятый её за вечер приобнял толстыми ручищами и поправил воротник серого пиджака.

      — Ничего, ничего, Олежик, — ответила она и сама ему воротник погладила, нитку белую содрала и на пол выкинула. — Кушать пошлите. Давай, куда там идти?

      Столовую и актовый зал на первом этаже под свадьбу арендовали. Уютно было и мило, как в школе. Едой пахло приятно, топлёным жиром совсем немножко, салатами свежими, майонезными ветрами дуло с кухни.

      Мы с Тёмкой сели в углу, недалеко от Стаса и двух Олежкиных бабулек. Тёмка красивый сегодня был, в белой рубашечке сидел и в серой клетчатой жилетке. А на груди галстук-бабочку себе повязал. Сколько я ему говорил, чтоб, как я, обычный галстук надел, красный или синий, всё ни в какую. Упёрся упрямым бараном и руки важно скрестил на груди.

      — Я хочу как Джуниор из «Трудного ребёнка», — сказал он мне незадолго до свадьбы и достал из ящика бабочку. — Помнишь, там у маньяка красная бабочка была? И у мальчика тоже. Так же хочу.

      Потом верхнюю пуговку на белой рубашке под чёрным пиджаком мне застегнул и прижался всем телом, дрожащими руками под белой выглаженной тканью обнял меня и заулыбался.

      — Тебе так пиджак идёт, обалдеть, — он прошептал тихо и на меня снизу вверх посмотрел.