За соседним домом была калитка. Она должна была нас вывести прямиком в лесополосу, где мы смогли бы удачно затеряться. От неё нас отделяли какие-то сто метров - плёвое расстояние, которое раньше я пробегал меньше, чем за пятнадцать секунд. Однако сейчас они казались невообразимо долгими, холод обжигал носоглотку, а дыхание очень скоро сбилось. Снаряжение и БК не давали бежать с максимальной скоростью. И тут случилось то, что разрушило все наши планы и окончательно убило всякую надежду на спасение.
Над головой пролетела россыпь пуль разного калибра, после чего загрохотала автоматическая пушка БМП-2. Позади послышался истошный крик, и я встал на месте, обернувшись. На земле валялся Вадик, в агонии вопивший от боли и страха, держась за обрывок разорванной по колено ноги.
- Вадян! - закричал Егор, после чего припал на колено посреди тротуара и принялся отстреливаться.
Полина же в смятении пригнулась, отважно закрывая собой детей.
- Полина, отходи в дом! Егор, прикрывай! - кричал я, после чего, оставив свой АК болтаться на плече, подбежал к истошно оравшему Вадику, взяв его под плечи.
По обе стороны тротуара стояли небольшие клумбы с цветами, высотой чуть более полуметра. Эти причудливые элементы декора каменных джунглей самоотверженно защищали нас, закрывая собой от пуль. Трассера автопушек летели над головами, от грохота орудий звенело в ушах.
- Отходим! - прокричал я, приказывая Егору отступать.
Егор стремительно пронёсся мимо меня, поспешив укрыться в подъезде ближайшего дома. Я же, приложив максимум усилий, потащил Вадика к входной двери в парадную. Прежде, чем я дотащил до укрытия раненного товарища, я успел дважды попрощаться с жизнью, и в оба раза мне помог Егор, стягивавший огонь на себя.
Ввалившись в подъезд, похожий на тот, что был в предыдущем доме, я захлопнул за собой входную дверь. Прорыв с треском провалился. Ситуация в корне не изменилась, Лёха погиб понапрасну, а Вадик был тяжело ранен. Где-то в далёкой от меня реальности Полина пыталась успокоить рыдавших от страха детей, но мне было не до этого. Необходимо было понять, что делать дальше.
Вколов Вадику последнюю ампулу обезболивающего, мы наскоро наложили жгут на обрывок ноги. Однако на большую помощь мы были попросту неспособны.
- Вадюх, ты как? - обеспокоенно спросил Егор.
- Хуже некуда! - простонал товарищ, держась за раненную ногу.
Рация была включена, а потому все переговоры противника были нам слышны. После нашего дерзкого рывка враг оклемался довольно быстро. Американцы уже окружили здание, и с минуты на минуту начнут штурм.
- Надо отступать наверх! - предложил я.
- Нет... - выдохнул Вадим, отчего я тут же замолчал - Я уже нежилец. Оставьте меня!
- Не городи чушь! Я тебя не оставлю! - резко возразил я.
- Разуй глаза, Андрюха! - вскричал Вадик. - Вы меня не утащите, а сам я идти не могу!
Он приподнялся на руках, после чего тут же припал обратно к стене.
- Американцы вот-вот начнут штурм. Отступайте наверх, укрепитесь там. А я их задержу! Если волк, попавший в капкан, хочет жить, он должен отгрызть себе лапу! Если ты хочешь спасти остальных, ты должен бросить обузу! А иначе погибнут все!
Я молчал. Мне было нечего ответить. В голове крутился лишь один навязчивый вопрос: Зачем всё это? Мы окончательно загнаны в угол, нам не спастись. Отступая на верхние этажи, мы лишь даём отсрочку неизбежной гибели. Вадик ошибся, сравнив остаток нашей группы с раненным хищником. У хищника есть шанс сбежать, укрыться от опасности и сохранить себе жизнь. Мы же в данной ситуации - обезглавленная курица, мечущаяся из стороны в сторону в последние секунды своего существования. Но ежели нам известно, что нас ждёт смерть, то почему мы продолжаем сопротивляться? Почему продолжаем биться, словно у нас ещё есть шанс? Ответ на то один: дух не позволяет нам опустить руки и сложить оружие. Он теплится внутри нас, и пока он жив, несправедливость, блокада, боль, холод - ничто не заставит нас сдаться! Потому что русские не сдаются!
- Отходим наверх. Укрепимся на верхних этажах. - сквозь силу произнёс я.
- Я остаюсь! - внезапно заявил Егор.
Возле сердца что-то кольнуло. Мне искренне хотелось верить в то, что слова Егора мне всего-лишь померещились.
- Что?... - непонимающе спросил я.
- Я остаюсь, Андрюх. - подтвердил свои намерения Егор.
- Но ты же погибнешь! - воскликнул я, а голос мой задрожал.
- Я знаю...но я не оставлю Вадика. Мы дали друг другу клятву. - сдавленным голосом ответил парень, опустив взгляд.
- Тогда я остаюсь! Я не имею права вас оставить! - решительно заявил я.
- Спасай детей, брат, - тихо произнёс Егор, - теперь это твоя священная миссия. А иначе всё это было зря...
Передо мной встал тяжёлый выбор. И как бы горько и больно ни было это признавать, но Егор был прав. Вадика спасти не получится, но и бросать его Егор не собирается. И лучшее, что они могут сделать в этой ситуации - как можно дольше стягивать огонь на себя. Моя же задача - спасти детей и Полину. Парни верят, что так будет правильно. Но в душе меня гложет боль. Совесть грызёт меня за то, что я бросаю друзей. Мы ведь всю жизнь прикрывали и помогали друг другу. А теперь я бросаю их, пусть и не из подлости или страха. Но смогу ли я себе простить этот поступок? Смогу ли жить дальше с осознанием того, что я отрёкся от совести и сделал столь чудовищный выбор?
- Я не могу оставить вас...совесть мне не позволит... - сглатывая слёзы, мямлил я.
- Ты всё делаешь правильно. Просто иди вперёд. - ободряюще сказал Вадик.
Уже был слышен топот вражеских сапог. Всё громче и отчётливее становились шаги. Необходимо было принять решение прямо сейчас.
- Простите меня, парни...
- Спасибо тебе за всё, брат! - обречённо улыбнулся Егор.
Мы обнялись и я горько расплакался. Расплакался от того, что вновь теряю самых близких мне людей. От горя и обиды за то, что я не могу ничего сделать для их спасения и мне приходится бросать их на верную смерть. Простите меня, парни. Простите, если сможете...
- Андрюха, у меня просьба. - сказал Егор, когда мы уже собрались уходить.
- Какая? - спросил я, обернувшись лицом к товарищу.
В ответ он протянул мне небольшую записную книжку. Коричневый смятый блокнот - я бы узнал его из тысячи. В нём Егор писал наброски для своих песен.
- Сохрани его, пожалуйста! Он, как осколок моей души! И даже, когда его не станет, пожалуйста, не дай ему умереть!
- Хорошо...
Мы с парнями в последний раз пожали друг другу руки, будучи не в силах сдержать слёз. И вот, я отступал вместе с Полиной и детьми наверх. А где-то внизу готовились к последнему бою мои верные друзья. Люди, которым я буду обязан по гроб. Люди, которые жертвуют собой ради торжества жизни...
Патронов оставалось немного - едва ли больше одного магазина. Бегом поднимаясь по узким лестничным проёмам, мы быстро выбрались на крышу. Отстрелив замок, я вышиб дверь, и мы наконец выбрались на самый верх.
Пред нами предстал сколь обворожительный, столь же пугающий вид. Небо пылало алой зарёй приближающегося рассвета, просыпающийся город горел многочисленными всполохами огня. Где-то на юге гремела канонада, в небо летели трассирующие снаряды. По всему городу гремели взрывы, стрекотали очереди и казалось, словно я слышу крики боли, страха и отчаяния десятков, сотен тысяч людей.
Никаких пожарных лестниц или других спусков с крыши здесь не оказалось. Мы были окружены.
Далеко внизу глухо ухнул разрыв, после чего завязался бой. Парни отчаянно сражались с превосходящими силами противника, а мне не оставалось ничего, кроме как слушать, как они погибают в неравном бою. Слушать ожесточённую перестрелку, до боли скрипя зубами и с трудом сдерживая слёзы.
Вдруг послышалось мерзкое гуденье, за последние сутки ставшее вестником неизбежной опасности. Спустя пару мгновений из-за края крыши воспарили два дрона, две винтокрылые птички, с прикреплёнными к ним небольшими - явно противопехотными - зарядами взрывчатки.
