— Нас трое у Старшего. — Она называет отца Себастьяна тем же термином, что и Райкер. — Ты первая для Себастьяна. Он неплохой парень, конечно, вспыльчивый, но при этом страстный и талантливый. Ты научишься ценить его хорошие стороны.

Я ловлю себя на том, что не соглашаюсь с её словами. Я никогда не найду в Себастьяне хороших сторон. Он украл меня из моей жизни, от всего и всех, кто мне дорог. Я никогда его не прощу.

— Кроме меня, есть Ирис и Лили. Да. — Она закатывает глаза. — Нас всех назвали в честь цветов, но я не знаю почему. У Джуниора есть для тебя ласковое имя?

— Джуниора? — Переспрашиваю я, насторожившись при упоминании другого имени.

— Себастьяна. И отец, и сын носят одно и то же имя, поэтому в семье их называют просто Старший и Джуниор(младший), Джуниор это второе имя Себастьяна. — Она хмурится, но между ее бровями не появляется даже морщинки. — Не думаю, что Себастьяну нравится его второе имя, точнее он его просто ненавидит.

— Он называет меня своей сладкой певчей птичкой. — Я пристально рассматриваю ее. — Сколько тебе лет?

Закрутив крышку на упаковке, она ставит ее на комод и берет что-то, что сквозь прозрачную крышку просвечивает розовым.

— Мне двадцать, но я знаю, что выгляжу моложе. Думаю, что люди постарше находят это привлекательным, что-то запретное и так далее. — После того как она нанесла немного крема на руку, она отложила баночку и выбрала другую упаковку.

— Ты поёшь? Поэтому он называет тебя певчей птичкой? — Спрашивает она.

Я пожимаю плечами, пока она наносит крем на мои щёки, подчёркивая впадины под скулами.

— Думаю, да. Я пою не так уж часто, но, очевидно, он услышал меня, и это заставило его решить, что я принадлежу ему. Лучше бы я никогда не открывала рот.

— О, не говори так. У тебя приятный голос, я уверена. — Она замолчала, изучая моё лицо. Решив не использовать баночку, которую держала в руках, она взяла другую, чтобы скрыть синяки на моей шее.

— Ты знаешь, что ты очень красивая? — Спрашивает она.

— Себастьян постоянно твердит мне об этом, — ответила я, не скрывая горечи в своём тоне.

Она прерывает своё занятие и смотрит прямо на меня, её голос становится почти шёпотом.

— Не сопротивляйся. Это только усложнит твою жизнь. Несколько месяцев я боролась с этой жизнью, решив не дать им победить, не дать им насладиться своим триумфом, но единственный человек, которому я причинила боль, была я сама.

Она возвращается к втиранию лосьона в мою шею.

— Лили здесь дольше всех. Она единственная, кому удалось сбежать однажды.

Я поднимаю глаза и встречаюсь с её отражением в зеркале.

— Значит, это возможно?

Она качает головой, снова сосредоточившись на моей коже.

— Три года она жила в убежище, но он никогда не сдавался. Он выследил её и притащил сюда. Она говорит, что это было более разрушительно, чем если бы она просто осталась.

Удовлетворённая тем, как макияж скрывает мои синяки, она возвращается к моему лицу, заставляя меня закрыть глаза, пока она наносит тени на мои веки.

— Я знаю, сейчас это кажется невозможным, но ты должна научиться видеть хорошее. Пойми, чего хочет Джуниор, и как сделать его счастливым. Это облегчит твою жизнь здесь.

Теперь она работает быстрее, нанося на мои ресницы густую черную тушь и подчёркивая скулы кисточкой с шиммером. Я стискиваю зубы, клянясь никогда не стать такой, как она, никогда не смириться с тем, что это моя жизнь.

— А Себастьян дьявольски красив, не правда ли? По крайней мере, у него нет сморщенного члена Старшего, который работает только с помощью маленькой синей таблетки. — Она подмигивает и смеётся, а затем её внимание переключается на мои волосы. — Он сказал, какую причёску хотел бы от тебя?

— Прямыми, — вру я. — Он сказал, что хочет волосы прямыми.

Она кивает и достаёт из коробки щипцы для завивки волос, вставляя шнур в розетку.

— Значит, год? — Подсказываю я, желая, чтобы она продолжала говорить. — Значит, ты знакома со всеми, кто на них работает?

— Вроде того, — соглашается она. — Ну, в любом случае, тем, кому Старший разрешает заходить в наши маленькие комнаты. Мы живём втроём, этажом ниже тебя. — Заметив, что я явно хмурюсь, она добавляет: — Всё не так уж плохо. У нас красивые платья, нам подают еду, и мы живём в прекрасном доме, даже если нам не удаётся увидеть всё это.

Я игнорирую её комментарии и задаю вопрос, который меня интересует:

— Ты знаешь Райкера?

— Охранника Старшего? Да, я вижу его время от времени, но в последнее время я почти не видела его, по крайней мере, несколько недель, если подумать. Почему ты спрашиваешь? Он тебе не нравится, не так ли? Потому что я скажу тебе прямо сейчас, чтобы ты выбросила его из головы. Ты принадлежишь Джуниору и больше никому. Он убьёт тебя, если подумает, что ты увлечена кем-то другим. Он также убьёт Райкера. — Она наклоняется ближе и шепчет мне на ухо: — Такое уже случалось раньше.

— Он был моим тренером, — говорю я. — Я ударила его ножом, чтобы сбежать.

Ее глаза широко раскрываются, а губы складываются в букву "о".

— Ты сбежала? Тогда почему ты все ещё здесь?

Я опускаю взгляд на свои колени, пока она укладывает мне волосы.

— Себастьян снова украл меня. — Я смотрю в зеркало как раз вовремя, чтобы поймать ее понимающий взгляд.

— И ты хочешь знать, все ли с ним в порядке? — Она осматривает коллекцию губных помад, выбирает темно-красную и показывает, как я должна держать губы, демонстрируя это на своих собственных.

Я киваю, стараясь не выдать своего отчаяния от этого знания.

— Ну, если ты не убила его, это сделали бы Аттертоны. Они не терпят неудач.

Она говорит об убийстве людей с такой лёгкостью, что это вселяет страх в моё сердце.

ГЛАВА 5

МИЯ

— Идеально, — говорит Себастьян, кружа вокруг меня. — Просто идеально.

Он, кажется, не замечает или ему безразлично, что мои волосы распущены. Вместо этого он потирает руки, облизывает красные губы и одобрительно улыбается.

— Кэмерон, проводи Дейзи обратно в её комнату. Ты можешь привести её сюда завтра, чтобы она снова нанесла макияж Мии, — приказывает он, обращаясь не к Дейзи, а к Кэмерону, своему телохранителю или лакею, кем бы он ни был. — Пойдём, — говорит он мне, его пальцы будто приглашают меня следовать за ним.

Я колеблюсь, смотрю на себя в зеркало и вижу кого-то другого. Кого-то с идеальным макияжем и идеальной причёской. Кого-то, кто не похож на меня. Но потом я вспоминаю, что сказала Дейзи, и, как бы мне ни было больно, я встаю на ноги и подхожу к Себастьяну, чтобы взять его протянутую руку.

— Я хочу провести для тебя экскурсию, не возражаешь? — Предложил Себастьян, не дожидаясь моего ответа. Он открыл дверь и пропустил Дейзи и Кэмерона вперёд себя.

Его кожа была горячей, влажной и липкой, и на мгновение меня охватила надежда, что он болен. Возможно, смертельно болен. Я представила, как он лежит в постели, слабый и искалеченный, неспособный сделать что-то большее, чем поднять голову с подушки.

Я улыбнулась этой фантазии и последовала за ним в тёмный коридор. Светильники были равномерно распределены по стенам, но их свет был тусклым, и моим глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к нему. Коридор был узким, а стены украшали старые фотографии, отбрасывающие странные тени на лица. На меня смотрели разные версии Себастьяна.

На одной из фотографий он был с вьющимися волосами и милой улыбкой, его пухлая рука сжимала поводья лошади. На другой — чуть старше, с холодными голубыми глазами, он смотрел прямо в камеру… Себастьян, обняв спинку стула, на котором восседает царственная женщина с золотистыми волосами, сидит за пианино, закрыв глаза и запрокинув голову, полностью погружаясь в музыку. Вокруг так много фотографий, что я теряю счёт, когда следую за ним, а его рука всё ещё горит в моей, словно приклеиваясь.

Мы протискиваемся через дверной проём, спускаемся по лестнице и проходим ещё через несколько коридоров и дверей, пока я не начинаю путаться. Я даже не представляю, как вернуться в свою комнату или какой путь приведёт к свободе. Себастьян рассказывает об истории своей семьи и знаменитых лошадях, которые вышли из их конюшен, но я не обращаю на это внимания. Мои глаза жадно осматривают каждую открытую дверь, каждый проход в надежде хотя бы мельком увидеть, что происходит снаружи. Дверь. Открытое окно. Свободу.