Удушливо воняло гарью. Городовые почти навели порядок, отогнав зевак подальше. Пожарные крюками растаскивали бревна. В небе, освещая сгоревший дом, висел эфирный огненный шар. Наверное, его запустил Миша. Громов и Аксенов о чем-то спорили. Точнее спорил, судя по яростным жестам Аксенов, а Саша стоял, чуть опустив голову вниз и только изредка кивал. Сердце в груди Светланы вяло трепыхнулось, отдавая болью и неприятным привкусом близкой смерти. Что-то в последнее время вокруг Светланы слишком много боли и огня. Огня… В этом что-то было.
Очередной приступ кашля скрутил её, не давая додумать, и Екатерина Андреевна испуганно крикнула извозчику:
— Гони, голубчик! В два раза больше заплачу́!
Она, косясь на Светлану, достала кристальник и принялась кому-то телефонировать. Та, боровшаяся за каждый вдох, с трудом через рев взявшегося из ниоткуда водопада и грохот барабанов слышала только отдельные слова. Кажется, ледяная вода Балтики готова была с головой захлестнуть Светлану.
— … Аристарх Борисович… Лучшего целителя… Да, прямо сейчас!
Она поспешно убрала кристальник и принялась тормошить засыпающую Светлану:
— Потерпи, держись, прошу… Аксенов — идиот! Убью придурка… Но я сама-то куда смотрела… Ты так держалась, что у меня и в мыслях не было, что тебе дурно. Ты же в самом центре пламени была! Я недопустимо тупа… Надо было Мишку тащить к тебе, и плевать на зевак… Держись… Все будет хорошо…
Светлана еле выдавила из себя, боясь, что не успеет сказать до того, как заснет из-за зелья Екатерины Андреевны исчезая под водой Балтики:
— В десять… вечера… разбудишь… Мне надо… в лес…
Приспешница только ойкнула, и Светлана добавила:
— Иначе… уйду с концами…
Перед глазами взрывался искрами огненный водопад и кружились лица Саши и Веры в диком хороводе. Было больно. Он научился целоваться, а она нет. Он научился целоваться… Хоть и живет, как привык, по правилам опричнины. И огонь, так много стало огня… В больнице, когда вернулась домой, и вчера вроде бы…
— Светлана Алексеевна… Да что же вокруг вас последнее время беды так и роятся! — чуть не расплакалась верная приспешница.
— Это не беды… — Светлана велела ей, понимая, что сама не справится: — крестик с меня сними…
Екатерина Андреевна еле нашла в себе силы пробормотать:
— Светлана… Так нельзя…
— Сними… и на руку… намотай… — силы закончились, и веки сами сомкнулись. Остались только стихающие барабаны, ведущие песнь еще сражающегося за жизнь сердца.
Кто вынес из саней Светлану, она не знала. Наверное, Ивашка.
Дальше были только редкие странные вспышки света, когда глаза её все же открывались, выныривая из темных вод. И почему у неё смерть до сих пор выглядит ледяной водой Балтики?
Плывущий над нею знакомый потолок магуправы.
Запах трав.
Тепло.
Твердый неудобный диван под нею.
Чьи-то руки — кто-то спешно раздевал её.
Кто-то дернул ворот блузки, залезая под неё, и Светлана трепыхнулась, а потом вспомнила: сама просила про крестик. Хорошо, теперь точно справится…
Кто-то бормотал: «Ну, ну, голубушка, не ревите, сейчас все-все поправим…»
Кто-то что-то лил в опухшее горло, которое отказывалось глотать.
Эфир, плотной сетью опутавший Светлану, отчаянно щекотался. Дышать стало легче. Наверное, еще потому, что кто-то снял ненавистный корсет.
«Кто же так с милой девочкой! — возмущался старческий, смутно знакомый голос, отдававший привкусом касторки на языке. — Ничего, и это сейчас поправим!» Теплые, но наглые руки что-то мяли в животе, вызывая не бабочек, а тьму грызущих Светлану червяков. Эфирных, но от этого не менее противных.
Кто-то голосом Аристарха Борисовича командовал: «Сейчас переправим в Москву, и вся недолга! Глупо ей потакать, когда на кону страна!»
«И потеряете последнюю Великую княжну навсегда!» — сумела возразить ему приспешница, и глаза Светланы глупо защипало из-за подступивших слез.
«Блокирующий магию браслет на руку, и все! Кровь главнее!»
В перепалку влез касторовый голос: «А смысл тогда в императрице без магии?»
Светлана была рада трезвому гласу рассудка «касторки». Ей сейчас никак нельзя в Москву. Оттуда она не выберется. А тут баюша, тут Сашка, который еще ничего не понял. И не поймет. Тут Матвей. И Юсуповы, про которых Светлана никому не сказала ни слова. У Феликса дети. Может, если она спасет этих, ей зачтется, что она не спасла ребенка Веры. Она их обязательно спасет. Она должна. Она пальцами пыталась дотянуться до запястья и проверить там ли крестик. Мешал рукав сорочки. Мешала слабость. Мешали эфирные плетения, погружающие в сон.
«Касторка» настаивала: «Аристарх Борисович, не будете кисейной барышней — все не так страшно. Подлечим тут. Тут дел-то… Поспит до утра и будет как огурчик!»
«Зеленая и квелая! — пробурчал Аристарх Борисович. — Знаю я ваше „хорошо“!»
Она была согласна быть зеленой и квелой, лишь бы остаться тут, так что Светлана заставила себя открыть глаза. Кажется, она даже велела разбудить её в десять вечера. Во всяком случае она точно попыталась это сказать. Аристарх Борисович только хмыкнул одобрительно: «Точно, Рюриковна!», а касторовый голос возразил: «Увы, тут максимум медная соколица, не больше». Светлана не стала говорить, что у неё и такой нет. Она погрузилась в сон. Её ждал леший и Саша. Жаль, она так и не смогла проверить, на руке ли крестик. Это важно.
Конечно, в десять вечера её приспешница не разбудила. Дедушка леший будет обижен — его не послушались. Придется мириться, делясь кровью. Но за то, как её разбудили, судя по легкому сумраку часов в семь утра, она была готова простить приспешнице все. Легкие, теплые, долгожданные поцелуи скользили по щеке, подбираясь к губам.
— Саша…
Хриплый, болезненный голос, напоминая, что Саша тоже был в центре пламени, простонал:
— Как ты меня напугала, Лизонька… Веточка… Я до утра сходил с ума, не в силах к тебе вырваться…
Она открыла глаза, скашивая их на Сашу. Он стоял на коленях перед диваном, и был знаком до последней не бритой который день щетинке на лице. Черные, затянутые тьмой глаза, небрежно зачесанные назад волосы, гарь вместо бергамота и ваксы. Темные тени в подглазьях, впалые щеки. Эта осень была к нему немилосердна. Может, именно поэтому он так странно себя вел последнее время? Пусть она ошибается в происходящем…
— Саша…
Он подался к ней, снова целуя, в этот раз в губы. Светлана помнила, как они горели от жара в доме Лапшиных и как лопнули после. «Касторка» свое дело знал отлично. Сейчас даже живот не болел, уголек в нем исчез, быть может, навсегда.
Саша рывком поднял Светлану на руки, сел на диван и пристроил её у себя на коленях.
— Веточка… — успевал бормотать он между поцелуями.
Она плавилась в его руках. Горела и не сгорала, рождалась заново и умирала только от прикосновения его губ. И сейчас было неважно, куда делась Катя, и что надето на Светлане — кажется, это была обычная сорочка. Не обережная.
Сашины руки были везде. Скользили по губам, когда он целовал её шею, ласкали грудь, когда он впивался поцелуями в уста, неслись по спине, оставляя за собой странное щекочущиеся тепло. Она в ответ неумело попыталась обнять его рукой за шею. Саша, не давая прикоснуться к себе, подался назад, поймал её ладонь и принялся целовать пальцы.
Светлана, сдаваясь, прошептала:
— Только не останавливайся. Сегодня не останавливайся. Я хочу быть твоей. Теперь между нами нет преград…
Он напрягся и все же позволил сомкнуть руки на его шее — серебро цепочки ему было нестрашно. Пусть он и нечисть изначально, но серебра он не боялся.
— Лизонька… Ты не пожалеешь… Я…
Договорить он не успел — дверь с грохотом вылетела. На пороге обиженным ангелом возмездия стоял усталый Мишка. Светлана даже понимала, почему обиженным — она бы тоже негодовала, если бы такое веселье прошло мимо неё.
Мишины руки кипели от эфирных плетений.
Сашка, размыкая её объятья, резко трансформировался в обжигающе-горячего змея, и Светлана не успела его удержать — просто не было за что схватиться. Крылья змей отращивал в полете, а его чешуя была гладкая, как шелк. Крестик, который она почти одела на огненного змея, он же инкуб, он же маниак, упал на пол. Раздался треск выбиваемого стекла, выстрелы на улице и свист исчезающего в небесах змея. Улетел!
