Децим рвано выдохнул и помотал головой.

Голову сжало болезненным спазмом. Гай зажмурился и сжал ладони в кулаки. Отступала болезнь или нет – в любом случае сейчас он не мог идти никуда.

- Что, опять? – спросил невидимый Децим.

Гай кивнул. Спазм отступил так же неожиданно, как и появился, возвращая возможность говорить:

- Что-то мне совсем дерьмово. Давай Зенон с тобой сходит, скажет, что я заболел и не могу прийти?

- Зенон?! – Децим удивленно отпрянул, - Чтобы потом начали говорить, что ты отцов-сенаторов за рабов держишь?

- Он мой секретарь.

- Думаешь, это будет иметь хоть какое-то значение?

Гай глухо зарычал. Что было позволено буквально любому, больше не было позволено ему. Любой, даже самый безобидный шаг, мог и обязательно стал бы поводом для очередных обвинений.

- Ладно. Харон с тобой. Уговорил. Пойду скажу им все сам.

Слишком смелое заявление – как оказалось спустя какое-то мгновение. Каждый шаг отдавался болью в голове, а удивленный возглас Кальпурнии:

- Гай, ты что, уходишь?! – так и вовсе чуть не уложил его на кровать обратно.

- Я быстро, - отозвался он после короткой паузы, - Распущу Сенат, и домой. Иначе они меня с потрохами сожрут.

Раскалывающаяся голова наотрез отказывалась соображать, и ему оставалось только положиться на Децима.

- Ну хорошо… - неуверенно протянула Кальпурния, - Но может позовешь рабов, пусть хотя бы отнесут тебя?

- У нас нет на это времени! – воскликнул Децим и, быстрее, чем Кальпурния успела еще что-нибудь возразить, вытащил Гая на улицу за руку.

Пока они шли, боль постепенно начала отступать. Обеспокоенный Децим без умолку тарахтел одновременно обо всем и ни о чем и даже не требовал ответа. Дерьмово. Если он так разнервничался, дело действительно труба.

Недовольный шум столпившихся у входа в курию Помпея сенаторов было слышно издалека. За недовольством следовали обвинения. Обвинения все больше сужали окно возможностей.

Или молниеносная кампания, которая с первых дней отправит в Рим хорошие новости, или полная катастрофа.

Гай Кальвизий Сабин обернулся и, заметив их с Децимом, помахал им рукой, чем дал старт неизбежному.

Его действия не могли остаться незамеченными, и спустя мгновение на и без того больную голову Гая обрушилась лавина. В пылу споров, возмущений и разговоров чей-то раб сунул ему в руки записку, но прочитать ее не было никакой возможности.

Ничего. Подождет.

У входа в курию подозрительно трезвый и спокойный Антоний о чем-то тихо переговаривался с Требонием. Едва поймав на себе подозрительный взгляд Гая, оба замолчали и принялись делать самый невинный вид из всех возможных, только усугубляя смутные подозрения.

Внутри курии людей было меньше, чем снаружи. Отчаявшиеся дождаться хоть каких-то новостей, рабы даже успели унести его курульное кресло – и теперь растерянно смотрели на него, не решаясь ничего сказать.

- Собирайте всех, - кивнул им Гай, - Заседание состоится.

Не отстававший от него Децим проводил их удивленным взглядом:

- А…

- Мне уже полегчало, - Гай временно занял кресло Антония и переключился на записки, которые успели как-то незаметно скопиться.

Когда он понял, что его окружили, было уже слишком поздно.

Нависшие над головой тени излучали опасность.

Гай оторвался от бумаг и медленно поднял голову вверх. Тиллий Цимбр стоял напротив и мялся, как нашкодивший подросток. Их взгляды встретились.

- Что случилось? – хрипло спросил Гай. В горле внезапно пересохло.

Цимбр замялся, но спустя мгновение в его взгляде появилась решительность:

- Я хотел поговорить по поводу моего брата.

- Ну давай поговорим, - Гай пожал плечами.

- Он не заслуживает такого наказания. Ты же знаешь, он был связан обязательствами по рукам и ногам, он не мог поступить иначе…

Если Цимбр думал, что чем дольше он повторяет свои аргументы, тем убедительнее они становятся, Гай был вынужден его огорчить.

- Этого не будет, - даже не дослушав до конца, отрезал он, разворачивая очередную записку.

Взгляд только успел скользнуть по неровным строкам текста, как чья-то рука вцепилась в тогу и кто-то резко потянул ее на себя.

Какого…?

Каска.

Подскочив с кресла, Гай одним резким движением вырвал ткань из его рук.

- Это уже насилие! – крик пронесся над курией, отражаясь от стен.

Глаза Каски наливались кровью, а в его руке блеснуло что-то.

Тело сработало быстрее разума.

Одно короткое движение – и направленный в лицо нож остановился. Ладонь прострелило резкой болью – и потекла кровь. Лихорадочный взгляд метался от одного искаженного злостью и решимостью лица к другому.

Он был окружен.

Что-то свистнуло возле уха, - и он, резко обернувшись, вонзил зажатый в ладони стилус в руку нападавшего. Брата Каски.

- Ах ты…! – взвизгнул тот.

Время замедлилось. Колоссальная статуя Помпея безучастно взирала на происходящее. У судьбы было странное чувство юмора, не иначе.

Кольцо вокруг сжималось, но никто не решался нанести следующий удар. Последний шанс. Один отчаянный рывок – и тот был остановлен неточным ударом, вскользь прорезавшим тунику на животе.

Сжимавший нож Гай Кассий Лонгин с насмешкой смотрел ему прямо в глаза.

- Что же вы медлите! – крикнул он.

И удары посыпались со всех сторон.

Выхода не было. Куда бы Гай не повернулся, его встречали заготовленные ножи. За спинами окруживших людей не было видно даже проблеска света.

Воздуха не хватало.

Едва заметное движение – и мир слева накрыло темнотой, а по щеке потекло что-то теплое. Последний рывок – и решительное лицо перед глазами.

Децим Брут.

Он все знал. Он специально…

Попытка высказать все, что накипело, застряла в горле и вышла невнятным стоном и булькающим звуком, когда очередной удар полоснул по спине.

Децим замахнулся – и он, как подкошенный, рухнул на землю.

Окровавленный нож вонзился в грудь.

Единственный зрячий глаз затянуло пеленой, в которой выделялись только силуэты ног – и мраморное лицо Помпея, нависающее сверху.

Все было закончено. Последним, что он мог сделать, было…

Едва слушающаяся, ватная рука потянулась вниз – и Помпей скрылся за преградой из толстой, пропитанной кровью, - его кровью, - ткани.

…

Яркий свет ослепил даже через толстую ткань. Слишком белый, слишком неестественный. Шум ударил в уши. Не шаги и крики, но что-то другое. Гул, мощный настолько, что оглушал даже сквозь пелену.

Чувство жара на похолодевшей коже. Приглушенные крики и быстрые шаги где-то вдалеке.

Непонятный скрежет и женский крик прямо над ухом.

Кто-то снова потянул за ткань тоги – но сейчас сил сопротивляться уже не было.

Тяжелая ткань сползла с головы – и он резко распахнул глаза. Сквозь кровавую пелену проступал силуэт, который просто не мог быть никем из сенаторов.

В груди булькало и клокотало, пока он с огромным трудом выдавил одно-единственное слово:

- Кто…

[1] Вообще, совершеннолетие детей отмечали не на иды, а на либералии. Либералии должны были быть 17 марта. Резонным представляется предположение J. Ramsey, что Кассий поторопился, потому что не знал, что с ним будет после покушения на Цезаря, но хотел присутствовать на таком важном празднике в жизни его сына.

Они выходили на финишную прямую.

Несмотря на все опасения Раске – директора института - несмотря на невероятно сжатые сроки для задачи такой колоссальной сложности, финишная ленточка уже маячила вдалеке, отчетливо видимая и приближающаяся с каждым шагом.

Прототип машины времени мог греться как вулкан, потреблять энергии с маленькую электростанцию и занимать половину здания лаборатории– все это не имело никакого значения. Что имело значение – так это то, что они справились.

Прямо за финишной ленточкой маячили многочисленные публикации и, чем черт не шутит, возможно даже Нобель. Ради такого стоило положить на алтарь работы несколько лет жизни.