Раздалось еле слышное потрескивание и стеклянный шар налился зеленоватым светом.

— Говори. — Прозвучавший в ночной тишине голос был полон усталости и плохо скрываемого раздражения.

— Ваше высокопре…

— Без регалий! — Рявкнул голос из шара. — Без имен! Быстро! Кратко! По делу!

— Мы их нашли. Как и было сказано, еретики прятались в предгорьях. — Сделав в сторону шара неприличный жест, зачастил Леменет. — Девка — колдунья и книжник у нас. Северянка и мальчишка где-то в горах, но если верить остальным, они скоро вернутся. Если они не найдут кантонку, мы начнем самостоятельные поиски.

— Хорошо. После непродолжительной паузы проворчал невидимый собеседник рыцаря. — Запомни. Делай, что хочешь, но привези мне их живыми. Свяжи их если надо. Да. И можешь их немного размять. Сделать послушными и сговорчивыми. Твоим людям такое ведь не впервой? Кроме гармандки. Ее голова… Планы поменялись. Я хочу, чтобы от ее головы ни куска не осталось, понял? Если надо, чтобы по ней прошел каждый конь в твоем… сборище, пусть так и будет. Тело потом сжечь. И закопать.

— Будет исполнено ваше… господин. — Почесав переносицу Леменет скривился, будто выхлебал целую кружку лимонного сока и плюнул себе под ноги.

— Отлично. Если справишься… Твое дело. То, о насилии над девой младой, роду крестьянского и преступной краже церковного имущества… Открылись новые обстоятельства и его могут пересмотреть. Такие мелочи не должны портить карьеру столь талантливого молодого человека. Если все сделаешь, как надо… Можешь заказывать себе лисий воротник на плащ. — Прогудел голос и шар погас.

Цу Генхарт моргнул. Раз. Другой. Третий. Помотал головой спохватившись и подобрав горячий, обжигающий даже через кожу перчаток, кусок стекла поспешно запихнул его в поясную сумку. Лисий воротник… Пересмотр дела. Но что… станет полноценным паладином? Похоже, дело в которое он ввязался, смердело намного больше, чем он себе представлял.

Ну почему я?

--

Настоящую могилу вырыть не получилось. Слишком уж они устали. Да и под слоем земли, стоило ее чуть ковырнуть, оказались сплошные валуны и камни. Так что ограничились тем, что есть. Положили тело в расселину, засыпали кусками дерна и заложили трещину камнями, хоть это и стоило им окончательно надорванных спин, а Гретту вырвало кровью. Вместо савана Август решил, несмотря на все протесты, кантонки использовать тот кусок пледа, что пошел на волокушу. И оставить Сив топор. В конце концов, насколько он знал, для северян это было очень важно, быть похороненным со своим оружием.

Бесы, больше похоже на кучу мусора, чем на место последнего упокоения. Даже надпись нечем сделать. Хотя, звери теперь до нее точно не доберутся. Не факт, что моя могила будет лучше. И что она вообще будет.

Холодная, наполненная усталостью, словно рыбий пузырь мысль заставила сердце юноши сжаться.

Надеюсь, она меня простит, но я сделал все, что мог.

— Надо что-то сказать. — Навалив сверху невысокой каменной кучки последний булыжник, цу Вернстром со стоном разогнувшись, опустился на колени.

— Да пошло оно в жопу! — Зло сплюнула гармандка и болезненно скорчившись прижала руки к низу живота. — Я кровью тут истекаю, не видишь? Перла ее на горбу бесы знает куда, пол ночи, а ты хочешь, чтобы я что-то еще сказала? Я, драть ее, видела два раза и оба раза мне это выходит боком. К тому же она наверняка хотела меня убить. Ведь так? Хотела?

— Хотела. — Медленно кивнул Август. — Но разве это важно… сейчас?

— Да, ежа тебе в благородную твою задницу. — Это важно. Очень важно. — Сплюнув кантонка отвернулась.

— Тогда скажу я. — Издав очередной болезненный стон, юноша поднялся на дрожащие ноги и приложил руку к груди.

Соберись. Это не важно что сказать. Главное… Она хотела бы правду, так?

— Я познакомился с Сив в начале этого лета. Она показалась мне… отвратительной. Злобной, вонючей варваркой, все, что умеющей, орать, размахивать оружием, да жрать и пить в три горла. Жестокой и упрямой дурой, получающей удовольствие от моих унижений. За время знакомства с ней она несколько раз поднимала на меня руку. Я потерял замок и титул. Получил клеймо осужденного. Стал ловчим конгрегации, увидел то, что считал легендой и сказкой, и побывал в плену у чудовищ…

Гармандка хмыкнула.

— Я потерял два пальца глаз и остатки достоинства. — Продолжил, не обращая никакого внимания на женщину цу Вернстром. — От меня отреклась семья. Я потерял все. И я винил ее за все это. Но недавно я понял, что она… мой лучший друг. Она давала мне еду, когда сама была голодной. Вставала передо мной в битве. Несла на себе, когда я не мог идти. Относила меня в кусты, когда ноги не слушались. Она простила мне… очень большую подлость. И кучу мерзостей поменьше. И никогда не жаловалась и не ставила мне это в упрек. До этого у меня никогда не было друзей. Только слуги. И мне сейчас очень грустно и больно. Я не смог отплатить ей за дружбу. Не смог спасти ее, когда ей нужна была помощь. Я облажался. Я трус и подлец. Все что я смог, это насыпать над ней эту могилу. Когда-то давно… В другой жизни… Я читал о северянах. И помню одну легенду, что если кто-то умирает в горах как настоящий воин, его душа спустится вниз к самым корням и укрепит их. А горы в благодарность зацветут белыми цветами невиданной красоты. Если я буду жив, я обещаю, что вернусь сюда на следующий год. Хочу посмотреть на твои цветы, Сив.

— Сказал, так сказал. Прям ода, какой ты весь хороший и благородный. Строишь из себя добренького, лорденыш, а все «я» да «я». — Криво ухмыльнувшись, гармандка ткнула покрытым ссадинами пальцем в сторону медленно заходящего солнца. — Она сдохла. И все что от нее останется через год это куча вонючей грязи и кости. Ну что? Так и будем торчать или все-таки пойдем в этот твой лагерь?

— Ну почему ты такая сука? Ты, что никогда никого не теряла? — Голос Августа сорвался в хрип.

Ухмылка медленно сползла с лица женщины.

— Больше чем ты думаешь, засранец. Больше чем ты можешь представить. — Семью, друзей, любовников, боевых братьев. Считаешь, что ты один такой? Думаешь особенный? Несчастненький. Несправедливо обиженный. Весь такой благородненький с тяжелой судьбой? Небось только и скулишь про себя «Почему я? Почему это со мной происходит?» Думаешь, если потерял свой красивый глазик и пару пальчиков, то понял, как оно все устроено? Ни хрена ты не понял! Жизнь алчная тварь и забирает у тебя все, за что ты цепляешься! Вот что я знаю точно. А еще я знаю такую шутку. Если я почувствую что истеку кровью раньше, чем мы придем к твоей расчудесной, козлом трахнутой лекарке, я прихвачу тебя с собой. Проткну тебе брюхо, так, чтобы ты не смог далеко уползти, но подох не сразу. И буду смеяться, смотря, как ты корчишься, роняешь дерьмо из пропоротых кишок, скулишь как собака, и завеешь мамочку. Но на этом все не закончится. Когда твоя жалкая благородная душонка отправится в преисподнюю я буду ждать тебя прямо у ее ворот. А потом снова убью.

— Почему ты оказалась здесь? — Безразлично поинтересовался юноша. — С теми деньгами, что ты украла…

— С теми деньгами, что я себе вернула, ты хочешь сказать. — Зло сверкнув глазами Гретта раздраженно сплюнула. — Что я могла сделать, по-твоему? Купить дом, пахать землю, и рожать спиногрызов какому ни будь чумазому серву? Ты вот, теперь, как я понимаю, ловчий. Охотничек. Церковным воронам служишь. Как оно тебе? Как дышится? Поводок не жмет? Удила не натирают? Нет? Вот и у меня поводок есть. У каждого свой ошейник. Да такой, что не разорвать. Да ты даже не понимаешь, во что ввязываешься, лорденыш. Мой тебе совет, оборви свой. Отгрызи привязанную лапу если надо. Торгуй в порту своей молоденькой задницей, воруй, голодай, да прячься в самую глубокую нору, что можешь отыскать. Если они узнают, что мы разговаривали. Да что там разговаривали. Если они узнают что мы были ближе, чем в лиге друг от друга. О-о-о… — Покачав головой, Гретта, тихонечко хохотнула. — Поверь. Все что с тобой произошло до этого, будет казаться тебе раем. Ты будешь умолять о смерти. Да. Умолять. Я уже видела, как это делается. Для начала тебя посадят в ящик с дыркой. Маленький такой ящик. В котором, ты и разогнуться не сможешь. Да что там разогнутся, задницу себе почесать. И будут иногда просовывать в дырку кусок хлеба или горлышко от бурдюка. Ты просидишь в этом ящике несколько месяцев. Просто, чтобы у тебя было время припомнить. Научишься выпихивать дерьмо в эту дырку. Забудешь что такое свет, время и что такое этот гребаный мир. Будешь с радостью жрать измазанный собственным дерьмом хлеб и пить тухлую воду. И только потом тебя начнут пытать. Пытать до тех пор, пока ты не расскажешь о каждом моем вдохе каждом пуке и каждом слове, что я тебе сказала. Пока ты не начнешь соглашаться, что вода твердая, а небо красное и липкое, что огонь мокрый, а осел срет радугой. А потом, потом тебя снова посадят в коробку. Чтобы опять все повторить. А потом снова и снова. Затевается что-то большое цу Вернстром, или как теперь тебя называть. Кому-то не хватает власти. И этот кто-то готов перевернуть небо и землю, чтобы ее получить.