— Ты уходишь?

— Кому то надо разобраться с их разведчиками. — Качнувшись на пятках, дикарка развернувшись к Эддарду спиной растворилась в тенях.

— Бесы. — Выдохнув, Абеляр некоторое время понаблюдал за стремительно растворяющимся в воздухе облачке пара и покачав головой подтянул к себе лук. — Бесы. Повторил он еле слышно.

--

Преисподняя. Он умер и попал в ад. Ту самую геенну, которой священники грозят всякому, кто не посещает службы или платит храму слишком маленькие пожертвования. Это был, ад. По-другому и быть не могло.

С того момента, как его грубо вздернули на ноги и поволокли прочь от фургона, мир превратился в черно-багровую круговерть. Демонический вертеп оскаленных рыл, злого острого железа и боли. Калейдоскоп ужаса и мрака. Лицо мерзости. Слабо булькнув, Август выдавил через образовавшуюся на месте передних зубов кровавую брешь, бело-желтый, отвратительно пахнущий сгусток и содрогнулся от терзающих смятое горло спазмов. Визжащая похрюкивающая карусель острых копыт, скребущих когтей, свиных рыл, и твердых как гвозди пальцев откликнулась грубым рывком тянущей его куда-то во тьму, жесткой как медная проволока веревки. Очередной, торчащий из влажной, покрытой прелыми листьями и сосновыми иглицами, земли, камень впился в бедро, вырвал из его спины кусок кожи, и растворился в тенях. Август даже не дернулся. Эта боль была подобна капле в океане. Океане, который, непостижимым образом, его тело вместило в себя целиком. Твари бежали. Торопились. Их было не меньше сотни. Чудовищ из древних легенд. Одним своим видом опровергавших, казалось все законы этого мироздания. Визжащих рычащих, исторгающих невыразимую вонь, щелкающих острозубыми пастями, сталкивающихся, дерущихся, путающихся в собственных ногах крыльях и лапах. Они бежали. Но это не мешало им… Не мешало… Чувствуя как слезы заливают глаза юноша издал полузадушенный писк. Они рвали его прямо на ходу. Толкали, пихали, кричали в лицо, плевали и гадили на него, глумились над ним, утаскивая куда-то в одном им известном направлении. По звериным тропам, по оврагам, по зарослям терновника, по пригоркам и оврагам. Мимо полей и засек, в самую казалось глубь недобро смотрящей вслед чащи. И каждая его задержка, каждое мгновение промедления оборачивалось болью. Ржавые, иззубренные, сделанные из обломков лемехов и кос, ножи не сколько резали, сколько рвали кожу, протыкали мышцы, со скрипом проходили по костям, каким-то непостижимым образом избегая крупных жил. Тогда он боялся. Боялся, что очередной тычок острием, войдет чуть глубже и он просто истечет кровью, что грязное копыто слишком сильно ударив по голове, расколет ему череп, что попавшие в раны лесная грязь, слюна и моча смешанных вызовут смертную лихорадку. И потому он бежал. Бежал, отдавая все силы на то, чтобы не споткнутся и не навлечь на себя новую порцию побоев и издевательств. А когда его ноги, не выдержав сумасшедшей гонки, отказались сделать еще шаг, его просто потащили. Потянули за собой, сначала за волосы, не обращая никакого внимания ни на его крики, ни на то, как трещит его скальп, что он задыхается от боли, что острые камни, сучья и ветки превращают в лохмотья сначала его одежду, а потом кожу. А потом, видимо сочтя такой способ транспортировки не слишком удобным, затянув петлю на шее, словно он висельник. Тогда он думал, что хуже уже не будет. Оказалось это не так. Когда твари неожиданно остановились, он обрадовался неожиданной передышке. Но то, что случилось дальше… Издав еще один булькающий всхлип Август преодолевая боль подтянул правую руку к горлу и вцепился оставшимися на ней тремя пальцами в душащую его петлю. Когда это случилось? Когда ему, по одному, не торопливо, сопровождая каждый удар по воткнутой в рот палке палке глумливым хрюканьем и радостным повизгиванием выбивали зубы? Или, когда, перевернув содрали остатки штанов и… Рука горела огнем, перед глазами стоял образ покрытого язвами и наростами дикого мяса, сочащимися гноем свиного рыла, коричнево зеленых, пеньков обломанных зубов, хруст раздираемых суставов и вкус плоти, его собственной плоти… Потом… После того как это кончилось, они заставили его съесть собственные пальцы. А мгновение спустя… Это его разум вспоминать не хотел. Сознание плыло, превращаясь в черно-красный водоворот, грязный поток рвущей тело боли, ритмичных толчков, перекрытого дыхания и навалившейся внезапно слабости и безразличия. Они останавливались еще пять раз. Пять или шесть. И каждая остановка отнимала у юноши частичку достоинства, тела, разума и души. Каждый удар, каждый грубый рывок, каждая капля попавшего на него, в него, тошнотворно пахнущего семени, воняющих кровью и разложением и болезненной чуждостью слюны, мочи и фекалий ломала что-то в его душе, отнимая свет и волю к жизни. Серая холодная муть заполняла сердце, окутывая разум безразличием и апатией. В конце концов, он перестал даже пытаться сопротивляться. Не закричал от боли, даже когда ему выкололи глаз.

Я еще жив

Когда-то, в другой жизни, эти слова казались ему очень важными. Давали ему сил. Заставляли делать его следующий шаг и еще один вдох. Выйти на бой с демоном. Но теперь… Теперь они казались ему проклятьем. Зачем? Зачем все это? Почему он просто не умрет? Почему борется? Зачем цепляется за проклятую петлю? Судорожно вздохнув, Август рывком выдернул пальцы из-под веревки. Жесткая струна, скрипнув узлом затянулась, впилась под челюсть и перекрывая дыхание. Зрение почти тут же начал заволакивать черный туман. Краем сознания отметив, что движение снова замедлилось — петляющая меж кустов, звериная тропа вывела их к, небольшому окруженному, казавшимися в закатном свете черными, соснами, распадку, он растянул разбитые губы в облегченной улыбке. Скоро все кончится. Так или иначе.

И тут вокруг частым дождем начали падать стрелы.

--

Они вышли откуда и ожидалось. Рычащий и визжащий клубок отвратительной массы тел. Скопление уродства и мерзости. Заполнили стиснутое меж двух круч пространство, оставляя за собой шлейф истоптанных папоротников и мха. В середине массы влекомое перекинутой через шею петлей волочилось изломанное полуголое человеческое тело. Абеляр вздрогнул. Узнать в этом Августа цу Вернстрома, пусть и опустившегося, но сохранившего какие-то следы благородного происхождения, юношу было почти невозможно. Взрыкнув, один из тянущих веревку измененных, двухголовый, кажущийся огромным даже с высоты занятого ученым пригорка монстр, с четырьмя руками грузно развернувшись, издав шипение резко дернул веревку без малейших усилий протащив пленника сразу футов на пять. Если твари и устали, то это было совершенно незаметно.

Абеляр сотый раз, наверное, за последние пол часа взвесил в ладони лук. Примитивное, тяжелое громоздкое оружие. Неудобное и тяжелое. Скорее всего играющее при каждом выстреле так, что стрела летит куда угодно только не в цель. А он даже его не пристрелял. Что же. Скоро у него появится возможность. Аккуратно приладив стрелу, ученый вздохнул. Тридцать шагов. Стрела полетит сверху вниз. Сгустившиеся тени погружают лес во мрак, но упрямо цепляющееся за ощетинившиеся клыками вершин горы солнце дает еще достаточно света. Это, конечно не стрельбище, но и маячащая внизу, раздвоенная спина монстра не подброшенная слугой в воздух глиняная тарелка.

Мышцы спины напряглись. Плечи оружия оказались неожиданно тугими. Тетива ответила чуть слышным гудением.

Надо было разогреть лук. Запоздало отметил Эддард, но тут его пальцы разжались и стрела полетела вниз. Он понял, что попал еще прежде, чем почувствовал вспышку боли в предплечье, прежде чем неоправданно тяжелые рога оружия сыграв рванули мышцы ушибленного тетивой запястья.

Монстр покачнулся, недовольно хрюкнул, повернул правую голову, с удивлением оглядел торчащее изо рта левой подрагивающее оперение и задрав морду уставился прямо в глаза Абеляру.

— Боги милостивые. — Чувствуя, как по спине стекает тонкая струйка ледяного пота, мужчина потянулся за следующей стрелой.

Чудовище заревело, скакнуло было вперед, но запутавшись в собственных ногах с грохотом упало на землю. Разминувшаяся с шеей гиганта на пол пяди стрела ударила в шею следующего, похожего на бочонок, размахивающего копьем, уродца с клешнями вместо рук.