Взвесив в нервно подрагивающей руке каменный нож, Дорди, зашипев от боли прочертил на своей тощей груди еще одну алую полосу. Да. Вот так. Рунный сигил должен быть завершен. Это всего лишь кожа. Всего лишь плоть. Слабая, дрожащая от холода и страха плоть. Но шрамы, что на ней останутся станут его щитом и опорой. Руны вольют в него силу. Да-да. Много силы. Зачем ему какая-то божья дочка? Зачем ему вообще просить бога о такой глупости? Скоро, совсем скоро он сам станет сыном Бога. Его рукой. Его карающей и дающей дланью. Его голосом, его словом, его волей. Мостом, что соединит мир Бога и этот. Скоро, совсем скоро эта реальность содрогнется от его шагов. Скоро он обретет такую силу, что ни одной божьей дочке и не снилось. Да-да. Скоро все узнают, кто он такой! Что он такое! А боль… боль это мелочи. Можно и потерпеть.

Он не помнил откуда у него появился обсидиановый клинок. Не помнил откуда пришло знание как очертить рунный круг, какие слова говорить и какие знаки вырезать у себя на груди и лице. Но это было неважно. Опустив глаза на матово блестящее иссиня-черное, блестящее иззубренными сколами лезвие, Дорди растянул рот в безумном оскале. Нож завораживал. Горячая, будто только что извлеченные из костра угли, костяная рукоять, липла к ладони. Острые грани вулканического стекла блестели словно глаза улыбающейся ему матери, тьма в глубине клинка клубилась, ворочалась, шептала и пела. Убаюкивала, обнимала, защищала, словно руки отца. До этого момента ему еще никто так не улыбался. Никто не обнимал. Никто никогда не защищал. Не говорил о нем добрых слов. Никто о нем не заботился. Но все изменилось. Теперь это все стало неважным. Да-да совсем неважным. Его любит Бог. Его Бог. Добрый Бог. Справедливый Бог. Милосердный Бог. И скоро, совсем скоро, он сможет поделится этой любовью с остальными. Со своими прошлыми обидчиками, со своим стадом, со своей пищей. Он покажет им что такое милосердие Бога. Да-да. Всем покажет.

Медленно опустившись на колени, Дорди развернул сверток. Маленький спиногрыз снова хрипло запищал. Как глупо. Как жалко. Неужели он думает что крик и слезы его защитят? Ха… В мире есть только одно право. Право сильного. И скоро он, Дорди станет одним из сильных. А младенец. Ну что же. Не повезло.

— Не бойся. Скора твоя душа отправится к богу. — Прошептал Дорди и истерически хихикнув занес над головой иззубренный клинок. — Больно не будет… Ну… почти.

Клинок медленно, слова во сне набирая скорость пошел вниз. Раздался хруст, словно кто-то сломал пук обернутых мокрой тряпкой хворостин. Писк затих. Дорди заорал от восторга. Каждая мышца каждая жила каждая кость его тела тряслась в невыразимом экстазе.

— Да… — Повалившись на бок, подросток окунул скрюченные судорогой пальцы в разверстую рану и принялся неловко размазывать кровь по лицу. — Да, да, да, да… Стремительно удлиняющийся, чернеющий язык вывалился изо рта. — Да… — Содрогнувшись от сотрясшего тела оргазма Дорди с треском расправил ставшие широкими — не во всякую дверь пролезет плечи. Распрямил, стремительно обрастающую узлами мышц, покрытую наливающимися внутренним огнем знаками, спину. — Да, мой Бог, да мой хозяин, да мой господин и свет! Да!! — Гнусавый голос пастушка сорвался в утробный звериный рык.

— Да… — Безразлично опустив огромную ступню на то, что осталось от младенца, стоящий на поляне обнаженный великан медленно повернулся к раззявленному дуплу и оскалившись медвежьей пастью, отвесил идолу низкий поклон. — Да, мой господин. Я готов…

«А теперь неси мою волю, мой маленький пастух…» Прозвучавший, казалось ниоткуда и одновременно отовсюду голос лучился довольством. «Приведи ко мне мое стадо. Пришло время истинного милосердия. Время отделять агнцев от волков. Слабые станут пищей. Сильные войдут в мое войско.»

— Да, господин… С хрустом размяв толстую словно опорная свая моста шею, Дорди сжав могучий кулак подняв голову к небу раздул ноздри, с наслаждением вдыхая в себя запахи леса и жизни. Близкой, ни о чем пока не подозревающей, прячущейся в деревянных скорлупках домов жизни. Той жизни, что скоро он сможет принести в дар своему хозяину. Той жизни что так будет приятно оборвать. Сначала это село, потом остальные. Да. Он знал, что будет дальше. Сначала смерть и боль, потом покорность и повиновение. Слабые напитают сильных, а потом… Потом Алый хор пройдет стальной косой над этой землей. Хозяин всего золотого голоден. Он слишком долго спал. Но скоро все изменится. Скоро, совсем скоро…

Неожиданно на поляну обрушился очередной порыв ветра. Но не ледяного. Горячего. Горячего словно жар горна, горячего словно дыхание проснувшегося огненного великана, что живут глубоко под землей, горячего, будто сам воздух расплавился от жара. Дорди пошатнулся и удивленно взрыкнув выставил перед собой кулаки. Он чувствовал силу. Силу не меньшую чем обладал хозяин. Чужую силу. Враждебную силу. Ну что же… Сейчас он это остановит. Да-да остановит. Никто не сможет противостоять ему, сыну Бога! Сейчас…

«Isela»

Копыта. Черные тяжелые острые. Острее обсидиана, тяжелее чем сами горы, чернее ночи. Пылающие во тьме золотом, глаза. Бычий кашель и собачий вой. Крик раздираемого волками оленя, шипение и вой потерявшей детей матери-кошки. Треск впивающихся в плоть ветвей. Шуршание панцирей кишащих в гниющей плоти жуков.

По поляне снова прошел порыв раскаленного ветра. В лесу что-то треснуло, с шумом обрушилось. А потом снова раздался громкий хруст, колени Дорди подогнулись и могучее тело осело на землю грудой искореженной плоти.

«Ngeyami»

— Нет! — С ужасом чувствуя как стремительно уходит из него только что полученная сила Дорди упал на колени. Его новое тело, могучее сильное, красивое в совершенстве своего предназначения, тело, навалилось на него нестерпимой тяжестью. Острые осколки костей прорвав кожу встопорщились багровыми шипами агонии. Раздавленные мышцы сокращались в конвульсиях, разорванные жилы фонтанировали гноем и кровью. Стиснутое смятой грудной клеткой сердце дало сбой. Воздух с шипением вышел из проколотых легких. Знаки на боках и спине вспыхнули рдеющими угольями. Запахло паленой плотью. — Нет!

«Uwuss. Abafile kufanele bahlale befile…»

Небо разорвал раскат грома и комель дуба взорвался засыпав поляну горящей щепой.

— Нет… — С трудом повернувшись на бок, не обращающий внимания на проткнувшие плоть осколки дерева и переломанные кости, льющие изо рта и носа потоки кровавого гноя Дорди собрав последние силы воздвиг себя на колени и развернувшись к сгустившейся у границы поляны тьмы выдавил из себя хриплое сипение. — Нет. — Прошептал стремительно усыхающий гигант и выплюнув остатки зубов скорчился на покрытой кровью, содержимом кишечника и тлеющими щепками траве.

«Munye kuphela umnikazi walo lonke igolide»

«Острые рога пронзающие небо, распятые, корчащиеся на ветвях тела, режущий плоть ветер, окровавленные разбитые черепа раззявившие рты в беззвучном крике»

— Нет… — Беззвучно прохрипел Дорди. — Нет.

«Yebo».

Бока несущегося во весь опор коня ходили ходуном. Стук копыт врезался в уши раскаленными кинжалами. Перед глазами мелькали ветви деревьев.

— Шевелись, овсяная бочка! — Наклонившись к уху задыхающейся от бешенного галопа лошади, Гретта ударила коня пятками и не сдержавшись захохотала в голос. Вывернулась. Она все таки сумела вывернуться! Как же легко обвести вокруг пальцев этих мужиков. Стоит распустить пару завязок на рубашке и они становятся просто неспособны думать головой. Становятся слепыми и глухими ко всему, кроме того, что прячется у тебя под одеждой. Так было всегда. Всегда сколько на помнила. Отчим и сводные братья, армейский вербовщик, многочисленные, большей частью давно отправившиеся на жальник, погребальный костер, а зачастую просто в ближайшую канаву «братья» по отрядам, наниматели и всякие нужные люди. Какая разница. За двадцать семь лет своей беспокойной жизни наемница уяснила одно. Покажи мужику пару крепких сисек и делай с ним все, что захочешь. Чертовы завязки на рубахе. Как же она их ненавидела. Всех. Начиная от воняющих овечьей шерстью и свиным дерьмом крестьян заканчивая не менее вонючими солдатами. Но больше всех она терпеть не могла гребаных высокородных. И без разницы наряженный ли это как павлин увешанный золотом и драгоценностями будто новогоднее дерево ублюдок, или отличающийся от остальных только длиннющей родословной, пропивший и проигравший все награбленное его предками голодранец. Хотя нет. Последних она все же ненавидела больше. Таким все давалось слишком легко. Они не знали настоящего труда. Им не приходиться залезать в долги. Гнуть спину от зари до зари, стирая руки до кровавых мозолей, только для того, чтобы получить в конце сезона пару грошей. Они не знали, как вспахать и засеять поле. Как перемолоть зерно и испечь хлеб. Не знали сколько усилий стоит заставить землю, поделиться с тобой хоть чем ни будь. Нет эти голозадые, имеющие кроме драных порток только меч и родовой герб, уроды умели лишь одно. Трясти своей родословной будто это их достижение. Такие как они не пашут землю. Нет, они, приходят с мечами и факелами. Сжигают амбар, режут скот, убивают отца, насилуют мать, а тебя ради смеха пускают по горящему полю, пьяно споря, кто первый попадет в тебя из арбалета. Точно такого, как висит сейчас у седла.