— Такое тоже бывает. Я читал… Или где-то слышал… А может ему просто понравилось, что ты с ним сделала… — Повернув лицо к почти скрывшемуся за елями солнцу произнес ромеец и неожиданно широко ухмыльнувшись снова пригладив волосы бессильно уронил руку. — Предваряя твой вопрос. Убивать за эту… реакцию организма ты его не будешь. И еще Сив, по моему нам нужен костер… Что-то опять меня трясти начинает… И я ног не чувствую.

— Предва… что? Вот дерьмо… — Горянка огляделась по сторонам. — Не здесь, барон. В капище йотуна огонь не жгут. Бог он или нет не хочу я с ним связываться. Нам надо отойти… Хоть чуть-чуть. Но, лучше давай действительно деревню поищем. Может ворота еще не закрыли. Готова спорить тут недалеко. Свеча, может две. Не больше. Он отведет… — Палец женщины указал на подростка.

Некоторое время юноша внимательно изучал распростертое на земле тело пастушка.

— Никуда он нас не отведет. Хмуро заметил он наконец и неодобрительно покачал головой. — Ты его похоже убила.

— Да нет… — С некоторым сомнением почесав в затылке великанша недовольно скривилась. Я же его не сильно душила. И била так чтоб ничего не сломать. Ну, так, чтоб он дальше не… — Шагнув было к распластанному на земле пастушку дикарка принялась внимательно вглядываться в его лицо. — Да нет… Протянула она с непонятным выражением. — Дышит, паскудник этакий.

— Оставь… — Со стоном поднявшись на четвереньки имперец утер мокрое от пота лицо. — Нам надо идти. А ты меня не сможешь меня?.. Ну… понести?

— Могу. Только этого кто тогда караулить будет? Если деру даст с тобой на руках я его не догоню. — Качнула подбородком в сторону распластанного по земле полбашки великанша. — К тому же я и так почти весь день тебя несла. Не то, чтобы ты сильно тяжелый. Но я устала. Жрать хочу.

— Плохи мои дела, да? — Улыбку юноши можно было бы назвать безразличной если бы не мелькнувший на мгновение на дне глаз страх.

Великанша отвела взгляд.

— Создатель и Великая мать милостивые боги. А ты настоящий южанин. Значит ты крови своих богов. — Неохотно проворчала она и снова вытерла ладонь о набедренную повязку. — Если не найдем лекаря, я попробую почистить твои раны. Но надеюсь, в поселке найдется какой нибудь костоправ и нужные травы. Если, нас конечно в него пустят.

С трудом удерживающий сознание на границе бездонного кроваво-черного омута Дорди собрал в себе последние силы и разлепил правый глаз. Полбашки многие считали недоумком. Но это было не так. Совершенно не так. Пусть он с трудом мог сосчитать пальцы на руке, часто все забывал, не умел красиво говорить, и обычно не отличался живостью мысли, но в критические моменты его разум мог работать очень и очень быстро. Теперь все стало ясно. Старый бог его все-таки обманул. Провел как последнего дурака. Сожрал душу курицы и овцы и не дал в замен ничего. Никакого волшебства не случилось. Это не божья дочка, а какие-то забредшие бродяги- чужаки. Скорее всего разбойники или еще кто. Летом такие часто около сел крутятся. С вырубок бегут. А еще страшная великанша что-то говорила о погоне, а это значит за этих чужаков наверняка награда назначена. С трудом повернув голову подросток сосредоточил взгляд на ногах молодого мужчины. Сапоги незнакомца были красивыми. Такие и благородным носить не стыдно. И штаны, вон, бархатные. Хоть и грязные. И рубаха шелковая да еще и с вышивкой. Наверное не зря эта здоровущая бешенная девка его бароном кличет. Одна пуговка серебряная с такой обувки наверное как овца стоит, а их тут вон сколько. Два ряда с каждой стороны. Значит это не какой-то бандит а целый атаман разбойников. А за атамана наверное и награда большая…

— Пустят… Пустят вас. Я за вас поручусь. А еще у нас есть лекарь — Дед Рожилий. Он хорошо врачует. Очень хорошо. Говорят до того как к нам приехать он в самом Ислеве лекарем был. Я отведу. И никуда не убегу. Честно-честно. Только не бейте меня больше…. — То ли из за того, что чувствовал Дорди себя откровенно неважно, то ли из-за прикушенного в результате одного из ударов девицы языка, фраза получилось слегка невнятной но его все равно поняли.

— О, живой… Я ведь говорила… — С явным облегчением проворчала дикарка и вырвав из покрывающего поляну густого ковра остролиста очередной пук изрядно подвявшей травы с неприязнью уставилась на подростка. — Пачкун жаборотый.

— Я отведу. — Повторил Полбашки, и с трудом перевернувшись на живот пополз к груде сложенной на краю поляны одежды. — Только рубаху надену и отведу… Господа хорошие.

— Ага. — Неуловимым движением шагнув к ощерившемуся окровавленным дуплом дубу женщина склонившись над овцой вдернула торчащий из туши нож и повертев лезвие перед глазами, медленно кивнула все еще силящемуся встать на ноги, и одновременно стыдливо прикрыть ладошками пах подростку. — Ладно, веди… пачкун. Но если заголосишь, что я тебя обижала, что мы тати, или еще что нибудь в таком духе я тебе уши отрежу… или еще кой чего. И еще… если ты думаешь что бегаешь быстрее меня или барона… — Ледяные глаза великанши сощурились превратившись в две сверкающие ледяной стужей щелочки. Взлетев в воздух, нож сделал три оборота и мягко лег обратно в огромную ладонь — Я может тебя и не догоню. А вот ножик точно догонит. Понял?

— Понял. — Понуро кивнул Дорди и громко шмыгнув носом, болезненно морщась ощупал шею и, сделал неловкий шаг принялся натягивать на себя немудреную пастушью одежду. — Я не буду кричать. И жаловаться никому не буду. Только не надо мне ничего отрезать. Я больше ничего не буду…

— Ха… — С непонятным выражением выдохнула великанша и спрятав нож на пояс уперла руки в бока. — Ну давай, веди… женишок.

Вдалеке снова грохотнул гром. Судорожно натягивающий короткие порты Дорди громко шмыгнул носом и бросив полный обиды взгляд в сторону раззявившего рот в беззвучном хохоте древесного идола, втянул голову в плечи. Дуб оставался дубом, но мальчишка был готов поклясться, что забытый бог смотрит на него с нескрываемым ехидством.

[1] Идола.

[2] Небесные девы — посланницы и жены-дочери старых богов.

[3] Крестьянин.

[4] Возможно имеется в виду герб.

[5] К посоху пастуха обычно привязаны травы для отпугивания хищных зверей или лечения скота.

Что отличает приграничные земли Подзимья от благословенной земли империи — первое, чем обзаводится каждая деревня, поселок, форт, поместье, аванпост, хутор или даже более-менее постоянная племенная стоянка пиктов, это стена. И не важно, сооружена она из камня, из дерева или просто насаженных на колья переплетенных кустов терновника, главное, само наличие защиты. Деревня, куда вел их мальчишка, не была исключением. Север не прощает беспечных. Обычно. Окружающие поселение мощные бревна частокола сразу давали понять — по какой-то причине местные жители уделяют не слишком много внимания собственной безопасности. Невероятно массивные, по полтора-два обхвата, вытесанные из вековых сосен, столбы городьбы, потемнели от времени, и кое-где покрылись мхом. Проходящий у стены ров оплыл и изрядно зарос кустарником. Между ветвями терна и малинника то тут, то там, проглядывали прогнившие, местами раскрошенные колья. В паре мест стена покосилась и изрядно проросла черной плесенью, а ворота не закрывали так долго, что створки успели врасти в землю. В другое время подобное обстоятельство показалось бы Августу странным. В другое время, но не сейчас — юноше было слишком плохо, чтобы он обращал внимание на подобные мелочи. Все началось три дня как. Или четыре. А может десять… Август цу Вернстром еще пару седмиц назад владетель собственного лена в составе трех деревень, почти достроенного замка, и неслыханно обширного по имперским меркам для молодого не слишком богатого дворянина надела земли, а теперь просто клейменный и «помилованный» изгой хоть убей не мог вспомнить когда он заболел, и уж это-то точно было очень нехорошим признаком. Все, что он мог сказать, это то, что почувствовал себя совсем нехорошо, после того как они заблудились в тумане и забрели в болото. Окутавшее землю бесово марево было настолько густым, что Август с трудом мог разглядеть собственную руку и ему словно маленькому ребенку, приходилось держаться за руку Сив, чтобы не отстать и не потерять напарницу. Не то чтобы северянка была от такого в восторге, как заметил Цу Вернстром, дикарка вообще очень не любила когда ее кто-то трогает, но учитывая, что веревки для того, чтобы обвязаться у них не нашлось, она была вынуждена в конце концов согласится, что подобный способ передвижения, все-таки лучше чем срывать горло и постоянно искать друг друга в густой, липкой, пахнущей прелой хвоей и почему-то гниющей плотью, дымке. Еды, не считая конечно пары болтающихся на поясе великанши наполовину копченых наполовину высушенных на костре тощих рыбок да пригоршни сорванных по пути ягод у них не было, запасов чистой воды тоже за неимением не то что бурдюка, но даже завалящей деревянной фляжки, об охоте в таком тумане и речь идти не могло, и они решили не дожидаясь прояснения идти дальше. И конечно почти тут же заблудились. Это было странным, за время совместного путешествия Август уже успел не раз убедится, что либо у варварки в роду почтовые голуби, либо она пользуется каким-то дикарским колдовством. Умение Сив определять верное направление и находить путь через казалось непроходимую чащу, было невероятным. Но в тот день оно ее подвело. Несмотря на все уверения женщины в том, что она уже бывала в этих краях и стоит им форсировать узкий, всего пол лиги, болотистый перешеек, и пойти дальше на запад, то уже к закату они выйдут к поселку с великолепным постоялым двором, где подают отличное густое пиво, жирную луковую кашу и даже есть комнаты с перинами, через несколько часов блужданий они забрели прямиком в центр болота, где Август провалился в первый же прикрытый слоем ряски бочаг. А еще через час он почувствовал себя совсем плохо. Уже глубокой ночью, когда дикарка наконец-то нашла более менее пригодный для привала участок суши и развела нечто похожее на костер, если конечно можно так назвать пригоршню жухлых листьев и несколько скорее тлеющих чем горящих отсыревших веточек, Август решил просушить над огнем вымокшую одежду, и оказалось, что к его телу прилипло несколько странных, полосатых красно-зеленых пиявок. Отцепить мерзких тварей от кожи удалось только с помощью огня, оставшиеся от них следы укусов долго кровоточили, а к утру юноша почувствовал первые признаки лихорадки. Виновата ли была в этом попавшая на его упорно не желающие заживать ожоги и раны холодная, черная, остро пахнущая гнилью, болотная вода, проведенная на сырой земле ночь, полный болезнетворных миазмов болотный воздух, или проклятые подводные кровососы цу Вернстром не знал, но его тело начала бить дрожь, кожа вокруг клейм сильно воспалилась, покраснела, вспухла синевато-черными рубцами, а от вида и запаха завтрака — последнего кусочка рыбы которым щедро поделилась с ним женщина, Августа замутило. Дальше было еще хуже. Путешествие по болоту превратилось в какой-то изощренный калейдоскоп, зелено-коричневую круговерть хлюпанья жидкой грязи, запаха болотного газа, и размывающей зрение белой мути. Великанше было не легче. Было видно, что с присущим лишь диким зверям да умалишенным упрямством прокладывающая путь через топь намного более крупная и тяжелая чем Август северянка тоже устала — она все чаще вязла в жидкой грязи, проваливалась под воду, наматывала на свои почти развалившиеся калиги огромные пуки ряски и водорослей, и к тому же начала хромать сразу на обе ноги. При этом женщина с маниакальным упорством продолжала невесть зачем ловить и складывать в оторванный от рубахи и превращенный в некоторое подобие садка подол изредка попадающихся на пути лягушек. Впрочем, причину столь странного занятия Август понял вечером, когда Сив после нескольких безуспешных попыток разжечь костер принялась поедать квакш сырыми. Вот тогда юношу действительно стошнило. А потом еще раз. И еще. Приступы рвоты в конце концов прошли, но оставили после себя отупляющую слабость. И запах. Запах гнилого мяса. Падали. И шел он от его ожогов. Потом снова были многочисленные попытки разжечь огонь, быстро сменившаяся страхом радость успеха, приближающаяся к коже рдеющая головня, запах горелой плоти… Что было дальше цу Вернстром не помнил. Слишком устал.