«Это просто заноза мой маленький дурачок. Обычная заноза. Пара капель крови. А еще ты ведь знаешь — внизу никого нет. Если бы чудовище тебя увидело, ты был бы уже мертв. А теперь подумай. Подумай о том почему люди ведут себя так будто ничего не случилось? Подумай, мальчик. Четверть людей в селе просто пропала. Подумай, что в действительности должно было случиться после первого исчезновения. А после второго? Поиски собаки, прочесывание леса, весточка о помощи… Воины и жрецы в селе… Подумай почему здесь до сих пор нет ни солдат из крепости, ни охотников, ни егерей? Кто-то хочет взять этих людей себе. И у него почти получилось. Но это мои люди. Моя земля. Мое стадо. И ты можешь стать его пастухом. Давай, давай, давай…

Из уголка трясущихся губ Дорди потянулась тонкая ниточка слюны. Глубоко вдохнув через рот, подросток посмотрел на пострадавшую ладонь и сдержав болезненный стон вцепился в кончик засевшего под кожей кусочка дерева зубами. Голос бога был прав. Хватит быть трусом. Чувствуя себя так как будто только что проснулся и сейчас стряхивает с себя остатки сна, Полбашки встряхнул головой и оскалившись выплюнул занозу себе под ноги. Да что же это такое творится?! Неужели никто не заметил?! Надо предупредить пастора. И чужаков. Точно, они ведь вместе. И гнилоедка северная хоть и дурная но вон как дерется — они его защитят. Точно защитят. Или… или он послушается голоса. Голос ведь добрый. Ругает, но не зло. Предлагает… Это ведь так просто… так просто, украсть этого противного младенца у злой тетки Наты и тогда

«ВСЕ СКЛОНЯТЬСЯ ПЕРЕД МОИМ ВЕЛИЧИЕМ»…

Полбашки скорчился и заскулил от охватившей его затылок вспышки боли. К горлу подкатил кислый комок. — Я сделаю, сделаю, сделаю. Пробормотал он еле слышно. Расчертившие грязное лицо слезы потекли на пыльные доски с частотой дождевых капель. — Сделаю. — Выдохнул Дорди и снова всхлипнул.

«Хорошо, мой маленький пастух. Очень хорошо. Но ты слишком часто колеблешься. Не можешь отличить злое дело от доброго. Пришло время избавить тебя от сомнений».

Идущий от чердачного окна луч света закрыла тень. Чувствуя как его спина покрывается потом, а в животе разливается ледяной поток Дорди медленно повернулся к выходу.

— Во имя тво…

Договорить Полбашки не успел, тень удлинилась, стала плотнее, доски под ногами поплыли куда-то в бок и на Дорди опустилась черно-багровая тьма.

[1] Следователи.

[2] «Рак». В данном случае имеется в виду тип доспехов, когда нагрудник кирасы выполняется наборным из отдельных горизонтальных пластин, соединённых подвижными заклёпками и ремнями.

[3] Матка.

— Аубыра… В голосе великанши слышалась глубокая задумчивость. — Никогда про таких не слышала. И этот, как ты его назвал… ми-но-та-врус. Слушай, Ипполит, я Гримвальде была, в топях, холмы вдоль и поперек исходила и даже до старой стены ходила. К городам древних. Чего только не видела. Но не таких.

— И не увидишь. — Пробормотал себе под нос похоже полностью погрузившийся в тяжкие размышления священник и на мгновение приостановившись принялся внимательно изучать палисад следующего хозяйства.

— Так он соврал, да? Ну и любите вы, южане страшные байки травить. Как будто вокруг страхов мало. — Обогнав пастора Сив облегченно рассмеялась. — А я ведь почти поверила.

— Не соврал. — Чуть заметно покачал головой ксендз. — Помолчи, дитя. Думать мешаешь.

Уперев руки в бока, дикарка недовольно нахмурила брови.

— Слушай, Ипполит, если ты еще раз назовешь меня «дитя» я накормлю тебя землей, а потом верну тебе твое гребаное серебро.

— Не вернешь. — Окинув северянку оценивающим взглядом пастор тяжело вздохнув недовольно поджал губы. — Одна ты отсюда не уйдешь, а барон пока никуда уйти не в состоянии, к тому же… — Не закончив фразы ксендз неожиданно широко улыбнулся. — Не пытайся казаться хуже чем ты есть, Сив.

В воздухе повисло тяжелое молчание.

— Может и не верну. Но в рожу все равно дам. — Буркнула наконец женщина и извлекла из несколько похудевшей поясной сумки очередное яблоко. — Мне целый день кому-нибудь в рожу двинуть охота.

— Слушай, а откуда ты их берешь? — Поинтересовался пастор таким тоном словно минуту назад они беседовали о погоде.

— Так рядом с домом Денуца яблоня стоит. — Пожала печами великанша. — Вот и нарвала немного.

— Хм-м… Понятно. — Медленно кивнул пастор и бросив полный подозрения взгляд в сторону затягивающих горизонт туч воздев длань указал в строну виднеющейся за палисадом избы с покосившейся соломенной крышей. — Это, как я понял первый из дворов с которого пропали люди. — Может, ты попробуешь поискать следы?

— Нет. — Сначала ты расскажешь мне про рогатую бабу. Снова набычилась северянка и упрямо наклонив голову демонстративно скрестила на груди руки.

— Хватит упрямится, дит… Сив, я расскажу тебе все что знаю. Про рогатую женщину, про суккуба, про человека быка, про всех чудовищ о которых когда либо читал или слышал. Но потом. — Подойдя к калитке священник перегнувшись через загородку скинул щеколду. — Пойдем. Время за полдень, а мы не продвинулись ни на шаг.

Посверлив священника недовольным взглядом северянка недовольно скривилась и одарив ксендза очередным, могущим означать что угодно, пожатием плеч шагнула вперед оттесняя его от калитки.

— Сзади иди… — Буркнула она пряча яблоко обратно за пазуху и сердито засопев огляделась по сторонам. — А то как выскочит эта, рогатая, и тоже тебя… засунет.

В доме царила разруха и запустение. Перевернутые лавки, вскрытые и выпотрошенные лари, примостившийся в углу сундук с разбитой крышкой.

— Ха… — Раздраженно пнув лежащую на полу расколотую крынку великанша переступила через широкий проходящий через всю избу исчезающий на пороге след остро пахнущего кислым житом серо-бурого порошка и растянув губы в широкой ухмылке ткнула пальцем в сторону разбитого очага. — Кубышку с монетами похоже искали.

— Не суди и не судим будешь. — Тяжело вздохнул пастор и осторожно, вдоль стеночки пройдя в угол с сундуком с любопытством заглянул внутрь. — Пусто. Заключил он и осенив себя знаком создателя молитвенно сложил на груди руки. — Прости им Всемилостивый, ибо не знают они что творят.

— А если бы я с разоренной хаты хоть, вон, кувшин разбитый вынесла, ты бы первый меня мародеркой и исчадьем Павшего назвал. — В голосе дикарки звучала неприкрытая обида. — Это несправедливо, Ипполит.

— Милостью Создателя. — Ответил священник и поставив на ножки лежащий на полу табурет устало опустился на жесткое сидение. — Милостью Создателя, мы познаем справедливость только на последнем суде, что случится в конце времен. А до этого справедливости мы и не увидим.

— Почему? — Брови великанши удивленно поползли вверх.

— Потому, что мы привыкли называть справедливостью то, что кажется правильным только нам. — Тяжело вздохнул священник. — Но проблема в том, что, то, что кажется нам праведным и справедливым, зачастую до нельзя несправедливо к другим. Сегодня утром ты рассказала мне историю о святилище Зверя-смерти. Древнего и кровожадного демона, да помилует нас господь-вседержитель. И с твоей стороны, то, что случилось было до нельзя несправедливо. Со стороны империи это событие выглядит совсем по другому.

— По другому? — Озадаченно прикусила губу великанша. — И как это может по другому выглядеть?

— Ислев. — Пожал плечами священник. — Ислев был построен еще до начала экспансии. Его основала торговая гильдия. С разрешения ваших старейшин. Как место мира. Место ярмарок и обмена. Три тысячи человек, что обслуживало верфи, мануфактуры и мельницы. Три тысячи мастеровых, рабочих, корабелов, хозяев постоялых дворов, и прочих. Еще не город, но большой форпост. Место, которое считали началом если не дружбы, то партнерства. Торговля процветала, наши народы потихоньку учились жить в мире, и казалось, что у нас все получится. Медленно, тяжело, но получится. А потом. Потом появился Магнус — Красный. Тот кого в империи больше знают как Апполион — истребитель. Северяне напали ночью. Вырезали охрану, захватили порт, сожгли корабли… и начали убивать. Единицы выживших рассказывали что пришедшие с холмов дикари насиловали мужчин и женщин, вспарывали животы, отрубали руки и ноги, насаживали детей на копья, сжигали людей за живо, топили младенцев в чанах со щелочью… Империя не могла оставить это просто так, Сив. Просто не могла. Но когда в Подзимье приплыли наши легионы вы не стали биться. Убийцы беззащитных и насильники детей просто убегали в леса, прятались в болотах, лезли в горы, где их было не достать. Большинство ваших племен кочуют. И поэтому вы с легкостью бросали свои летние и зимние стоянки. Прятались там, где вас не найти, вылезая из нор только чтобы устроить очередной набег. Нет, вы не нападали на отряды солдат и дружины рыцарей. Вы нападали на обозы, на полевые госпитали, на мирные хутора и поселки, на тех, кто пытался эвакуировать остатки выживших. Утраивали пакости и снова убегали. И тогда Наместник принял решение. Он принял решение ударить в те места, которое вы не могли бросить. Сжечь ваши капища. Тяжелое, кровавое, решение, но совет посчитал эти действия… справедливыми. А потом мы начали все с начала. вал, вновь отстроенный Ислев, уже не представительство торговых цехов а настоящий город. Крепости. Монастыри. Солдаты, дружинные отряды, ленная система и святая наша матерь церковь. Мы принесли мир на эту землю. Восстановили разрушенное, и дали жителям, тем, кто не закостенел в ненависти шанс. Хороший шанс. Честный шанс. Те, кто переселился к нам, за Вал, кто примкнул к Империи. Они не страдают от голода, и… несправедливости. У них те же права, те же обязанности, те же доходы. Шанс жить честно и мирно, в довольстве и достатке, пользоваться всеми благами ивилизации… не так уж и мало если подумать. А те кто предпочел ютится в горах или лесах, прятаться в болотах… это был их выбор.