«Оно меня не видело. Не видело. Не видело. Не видело».
Завывающий в голове пастушка голос срывался и дрожал от страха. Каждое «Не видело» сопровождалось толчком охватывающей гортань боли. Чуть слышно всхлипнув, Дорди попытался отлепить от паха успевшую изрядно остыть остро пахнущую мочой ткань и поежившись забился еще глубже в угол. Это все дядька Денуц виноват. «Прогуляйся» Сначала Денуц действительно отправил его помочь священнику. Пастор оказался хоть и строгим, но не злым. Расспросил его как он с чужаками встретился. Заставил несколько раз повторить историю про овцу и видимо удовлетворившись ответом «не знаю, когда нашел, она уже зарезанная была», махнул на него рукой и велел принести к дому, где поселились страшные чужаки, еды, помочь хворому барону, а потом заниматься своими делами. Еду он отнес, а вот на барона даже поглядеть не получилось толком. Гретта, разбойница, которую чужаки почему-то не убили, а в полон взяли его почти сразу выгнала. Сказала, что барон спит, так что она сама справится. То обстоятельство, что барон не спал, а с дурацкой улыбкой сидел на лавке и роняя с губ тонкие ниточки слюны пялился на пламя невесть зачем растопленного очага, чужачку совершенно не смущало. Было немного обидно. Разбойница была красивая. Хоть и битая, с лицом в синяках да шрамах. И одевалась так, что все видно. К тому же от нее приятно пахло какими-то душистыми травами, в избе было тепло, оставшейся каши было достаточно, чтобы прокормить пол дюжины мужиков, и Дорди решил было заявить, что остается, но именно в этот момент Гретта просто схватила его за шиворот выставила его за порог. Пойти украсть, что нибудь сьестное по соседним дворам, тоже не удалось — по пути его перехватил дядька Денуц, и велел глаз не спускать со священника. Пришлось следить. Это было не сложно. Слух у Дорди с рождения хороший, а спрятаться за поленницей или за углом сарая всякий дурак сможет. Сложнее было запомнить, о чем священник болтает. Но Дорди справился. Вернее справлялся ровно до того момента пока все мрачнеющий с каждым переданным разговором Денуц не послал его посмотреть, что дед Рожелиус делает с Ханни. Это была странная просьба, да старосте не откажешь. Да и здорово это к деду Рожелиусу сходить. Лекарь, он добрый. Другие старики обычно на него только ругались. Особенно бабка Тонка, у которой он в прошлом годе перину скрасть хотел. А чего? Зачем ей две перины? Ох и слино тогда его побили, а бабка вредная до сих пор на него волком смотрит. Дурная она. А дед рожелиус не дурной. Не ругается, не дерется, хворостиной со двора не гоняет. В дом, правда не приглашает никогда, говорит не любит когда топчут, но вот лакомством каким нибудь угощает частенько. Медом например, или репкой печеной. Или даже пол кружки вина плеснуть может — «чтоб молодую кровь укрепить». Не наливки или выморожня, а настоящего душистого вина, такого как в городе продают. Просьба конечно была необычная. Ну зачем за лекарем подглядывать, если можно просто спросить так мол и так, как там девчонка? Но, дядька Денуц сам последнее время был странный. Сегодня например, велел все тела, даже своей дочки — Маришки и братьев Реймер, не на жальник нести, а в подвалы, на ледники сложить. Пусть мол пока полежат, до Иператорова дня, батюшка их отпоет, а потом можно и на жальник. Раньше такого не делали. Впрочем, Дорди об этом особо не задумывался. Сказали подглядеть, он и подглядит, первый раз что-ли? Дел-то с заднего двора подкрасться да в окно заглянуть. За дедом Рожелиусом шпионить вообще легко, глуховат он, видит плохо, и окошки не бычьим пузырем, как все нормальные люди затянул, а слюдяной мозайкой прикрыл. Почти такой же, как в церкви у алтаря, только не разноцветная, а прозрачная. А потом… Потом можно и на ледник пробраться. Поглядеть на Маришку голую. Ну и что, что мертвая да маленькая еще. Вон для чужаков, чтоб с ней поженихаться не маленькая оказалась. А он ведь и не будет ничего такого делать. Только посмотрит и все. Да только посмотрит. Страсть как охота на мертвяков поглядеть. Особенно на Маришку. Первую часть плана Дорди выполнил легко. Удостоверился что на улице никого нет, не обращая внимания на боль покрытом синяками теле сиганул через забор, на четвереньках прополз через двор, и встав на цыпочки заглянул в полутьму избушки лекаря…
Зубы подростка снова невольно лязгнули. Мысли разбежались словно напуганные тараканы с обеденного стола. Перед глазами замелькали красно-бурые точки.
«Оно меня не видело. Не видело. Не видело. Не видело».
Болезненно сглотнув заполнившую рот слюну Полбашки с трудом подавив желание шмыгнуть носом, с ужасом уставился в сторону чердачного окна. Он что-то слышал. Точно слышал. Какой-то скрип. А если это оно поднимается по лестнице? Что если оно его все-таки выследило? На грудь и подбородок потекла сочащаяся из носа слизь, но пастушок не обратил на это никакого внимания. Чудовище. В селе ходило чудовище. Он видел его собственными глазами. Видел, как оно расправилось с Ханни. Деда Рожелиуса оно тоже скорее всего съело. А потом его одежу нацепило. Как волк говорящий в старой сказке. Зачем? А кто же чудище поймет? Да и не важно это. Разум пастушка с натужным скрипом переваривал одну мысль. Если он успел разглядеть чудище, успело ли оно разглядеть его?
«Оно меня не видело. Не видело. Не видело. Не видело».
Звук повторился и Дорди задохнувшись от страха зажал себе рот.
«Не видело. Не видело. Не видело».
Фраза билась в черепе словно пойманная в силок птица. Почти потерявший голову от страха подросток сжался в комок и закрыл глаза.
«Ты дурак, Дорди. Дурак и всегда им был. Поэтому к тебе и относятся как к дураку. Ни больше ни меньше. Пасти овец за четыре гроша в сезон, когда в других деревнях пастухи за подобную работу получают две серебряные монеты. Гнуть спину за корку хлеба и миску объедков. В зной в дождь и в стужу. Терпеть их насмешки. Ты знаешь только как подчиняться, продолжаешь безропотно пасти овец в одиночку, даже не думая о том чего достоин на самом деле. Всю жизнь. Всю свою жизнь, ты только принимал затрещины и зуботычины. Никогда не требовал своего. Не спрашивал и не слушал. Позволял обращаться с тобой как со скотиной. Ха. Слабый, никчемный, глупый, бесполезный. Неужели ты решил, что я тебе отвечу? Ты ведь даже имени моего не знаешь. Но почему-то уверил себя, что все будет как в глупой, рассказанной тебе старым прохиндеем сказке. Одна жертва и любое твое желание исполнится? А ты не подумал, что мне просто не нужны подобные сделки? Или ты надеялся, что мне, покинутому, забытому, преданному собственным народом, достаточно будет несколько капель крови одной единственной облезлой и тощей овцы? Ну что, Дорди сын Фаранма по прозвищу Полбашки? Сам ведь знаешь чьей крови я хочу. По настоящему хочу. Уж точно не овечьей. Так и будешь сидеть, скулить о своей никчемной жизни, ссаться от страха в своей воняющей нечистотами норе, или все таки докажешь мне, что стоишь чуть больше коровьей лепешки? Давай, еще есть шанс. Думай, думай, думай. Давай, давай, давай. Ты ведь можешь. Вон, Ната третьего месяца как шестого родила. В дом пробраться как делать нечего. Муж ее небось уже с утра пьяный спит, а сама она наверняка курей кормит. Младенца в охапку и бегом в лес. Это жертва меня разбудит. Да разбудит. Вернет мне силы… И тогда… Тогда тебе ни люди чудища не страшны будут. Давай, давай, давай. Склонись передо мной, дай мне крови, стань моим жрецом. Моим голосом. Моей рукой. Во имя мое, неси мое слово, мою волю, мою силу, и я дам тебе все что ты захочешь. И даже больше».
Судорожно выдохнув выпучивший от смеси восторга и страха глаза подросток принялся заполошно оглядываться по сторонам. Прозвучавший в голове низкий, наполненный какой-то нечеловеческой силой, голос был настолько реальным, что Дорди на мгновение показалось, будто его обладатель стоит у него за спиной. Но на чердаке никого не было. Все та же сырость, грязь, паутина и сыплющийся за шиворот соломенный сор. И никого. Но ведь он точно что-то слышал. Стараясь двигаться как можно тише пастушок перевернулся на четвереньки и медленно пополз к окну. Голос прав. Хватит. Он слишком долго терпел. Слишком долго. К чему мучить себя сомнениями и страхами? Надо просто решиться. Просто решиться действовать. А сначала выглянуть и посмотреть. Просто выглянуть и посмотреть. Медленно. Аккуратно. Тихо. И если страшное чудище за ним не идет… Что же. Он сделает то чего хочет бог. Его бог. Да-да. Только его бог. Сильный бог, могучий бог, добрый бог. И тогда никто, никто, никто, больше не сможет его обидеть. В подвинувшуюся на четверть шага ладонь впилось что то острое и мальчишка чуть не вскрикнул от неожиданности.
