Дорди по прозвищу Полбашки присел на корточки и опасливо оглянувшись по сторонам, громко шмыгнув вечно простуженным носом, привычно втянул голову в плечи. Он ведь слышал, как что-то треснуло. Ветка или сучок. Рядом кто-то был. Точно был. Или все-таки показалось? Если за ним следят, то ему точно не жить. За овцу его точно убьют. Может даже совсем до смерти. Всем селом топтать будут. Это точно. Это, как пить дать. Дорди глубоко вздохнул, зябко поежился, вывернув сломанным крылом, тощую, мосластую руку, поскреб обломанными покрытыми застарелой грязью, ногтями торчащие через покрытую ссадинами кожу спины, ребра, и смахнув ладонью как всегда не вовремя полившуюся из носа дурно пахнущую желто-зеленоватую слизь принялся обстоятельно вытирать ее о покрывающий поляну ковер жухлого остролиста. День медленно но верно клонился к закату. Солнце уже почти коснулось верхушек угрюмо теснящихся вокруг поляны елей, на горизонте собирались тучи и было понятно, что без дождя этой ночью не обойтись. Воздух стремительно остывал. Полбашки облизнул губы и до боли прислушался к лесу. Это был знак. Точно-точно. Еще пару часов назад, солнце жарило так, будто решило отдать все теплые дни лета за пару часов, а сейчас казалось — вот-вот и с неба посыплется ледяное крошево, а изо рта подростка пойдет пар. Было холодно. И тихо. Полбашки облегченно выдохнул. Значит все-таки почудилось. А может зверь какой. Скорее всего еж пробежал, или белка играет, а он испугался. В очередной раз содрогнувшись от холода Дорди, диковато осклабившись, покосился в сторону сваленной в углу поляны одежды и решительно сжал тощие кулачки. Он выдержит. Все выдержит. Перед старыми богами надо вставать в чем родился, это все знают. А то что холодный ветер с гор холод и грозу несет, так это даже хорошо. После дождя следов не найти. Точно не найти. Даже с собаками. Хотя… Несколько раз моргнув, подросток почесал покрасневшую от холода густо покрытую угрями щеку и неуверенно кашлянул. Да нет глупости все это. Кто его выслеживать-то будет? Кому он нужен? Особенно сейчас. Подумаешь, овца от стада отбилась да в лес убежала. Вон чего в деревне творится-то — не до овец. Даже дядька Денуц, мужик жадный и как цепной пес, что раньше у тятеньки во дворе жил, злющий, его пороть не стал. Просто отвесил пару оплеух и пинком отправил за ворота велев без животины не возвращаться.

Не возвращаться… Это могло бы показаться большой проблемой, действительно большой. Если бы Дорди не знал одного маленького секрета — в деревню он вернется не пастухом. Не беспомощным мальчишкой сиротой. Нет, нет. В деревню он вернется как хозяин. И заставит всех ответить. За все ответить. Все они еще будут на коленях ползать и прощения просить. И давать ему все что он хочет. И пятки ему лизать. Вот. Громко прочистив горло, подросток покосился в сторону вяло шевелящейся между широких корней стоящего в центре поляны старого дуба овцы. Выбившееся из сил животное уже оставило бесплодные попытки освободиться от пут и лишь тяжело дыша косило на него полными немой мольбы глазами.

— Прости Мохнушка. Тягуче сербнув носом, Полбашки неловко подцепил, слегка подрагивающими то ли от холода то ли от волнения, пальцами лежащий у его ног, тяжелый и длинный, доставшейся ему от, уже два года, как покойного батюшки нож, и нервно огладив прикрывающие неестественно плоскую, словно продавленную ударом кувалды макушку, редкие, сальные волосы, облизал неожиданно пересохшие губы. — Ты, конечно, животина хорошая, но по другому никак.

Окончательно опустившись на колени, Полбашки не обращая внимания на колющие покрывшуюся мурашками кожу травинки осторожно пополз вперед.

— Жертва, мне нужна, понимаешь? Ну понимаешь, ведь, да? Вернее не мне, а Старым богам. Без жертвы нельзя. Старые боги свежую кровь любят. Иначе не помогут. Он так говорил. Да-да, говорил. — Успокаивающим тоном пробормотал он и подвинувшись еще на пол шага к будто почуявшей, что сейчас с ней случится нечто очень нехорошее, с новой силой забившейся в путах овце, заискивающе улыбнулся испуганно смотрящему на него животному. Овечка неуверенно мекнула. Дорди занес над головой нож. Руки дрожали. Скотину было жалко. Мохнушка была ладной овечкой, не злобливой, послушной, и ласковой. Она даже когда ее стригли не брыкалась.

— По другому нельзя… — Севшим голосом прошептал пастушок и снова замахнулся. Где-то в отдалении приглушенно громыхнул гром и Полбашки с трудом сдержал полный восторженного испуга вопль. Старый бог знал. Знал, что он задумал и давал ему знак. И ждал. Ну да, древние боги это вам не Создатель. Не, Создатель конечно хороший бог, большой и могучий, а если ксендзу верить, то и единственный настоящий, да только, скорее в молитвах весь лоб до крови собьешь, чем он тебе поможет. Д а и чего ему помогать, у них с Великой матерью, Девой защитницей и святыми наверно куча других дел есть. Мир от мрака защищать, солнце и облака по небу двигать, звезды ночами жечь. Не до Дорди ему. К тому же старый ксендз сам куда-то пропал, а храм уже вторую седмицу как закрытый стоит. Видать не уберег бог от беды своего слугу. Нет уж, Старые боги, они всегда к людям ближе. Точно-точно. Ты им — они тебе, так от века заведено было. Как, тот дед и сказывал.

Дорди до сих пор не понимал, почему поверил рассказам нищего старика-северянина, что вышел на поле, где он пас овец и попросил поделиться с ним хлебом в обмен на историю. Хромой, остро пахнущий плохим пивом, болезнями и прокисшей старческой мочой, опирающийся при ходьбе на посох, древний калека, с перебитым носом, перекошенным, беззубым ртом и страшным, слепым глазом, он не был похож на странствующего сказителя. Скорее на доживающего последние дни горького пьяницу. И еще на обманщика. Каждому ведь известно, что все северяне не только задиры страшные, но и редкие прощелыги и вруны, хуже них только магуты, которым их боги воровать завещали. Что они расплачиваются медной и даже серебряной и золотой деньгой, которые делают сами из старого металла древних тем самым разнося порчу и гниль. Крадут скотину и маленьких детей, чтобы отдать их своим кровожадным демонам-богам, а иногда собираются в большую толпу и устраивают набеги на честных людей, пытая и убивая всех кто попадется на пути. Каждому известно, что северяне плохие. Но было в этом старике что-то такое… В общем, хлебом с ним Полбашки поделился. И кислым молоком тоже. Даже пару куриных яичек, что со двора дядьки Денуца тем утром скрал, отдал. И не пожалел. Ни мгновения не пожалел. История оказалась действительно интересной. Про старого бога и его дочерей. Про то, как бедный, но смелый и смекалистый пастух, такую дочку у старого бога в обмен на овцу сторговал, чтоб на ней ожениться. Как она потом ему силой своей ратной, да советом мудрым помогала и как стал пастух, сначала стал удачливым воином, потом богатым купцом, потом общинным старостой, и наконец самым настоящим ярлом. Ярл, это как старик обьяснил, как рыцарь имперский, или даже барон только лучше. Потому как имперский рыцарь должен на войну ходить для Наместника или графа и каждый год мытарю деньгу платить, а ярл сам себе хозяин. Никому платить деньгу не должен. Быть ярлом это ух как хорошо. Будешь в большом доме жить, с золота сладкие пироги и пряники с медом кушать, периной пуховой укрываться, а все тебя слушаются и пятки целуют. А если не слушаются то ты своим дружинникам говоришь и тот кто не слушается уже на дереве в петле ногами дрыгает. А еще если ты ярл, то рядом с тобой обязательно много прекрасных дев. Ты их от чудовищ всяческих спасаешь, а они потом в тебя влюбляются и с тобой живут. Так старик и рассказывал. Дочка бога с тем пастухом до самой старости была. Помогала. И даже ублажала. А когда помер пастух, то забрала она его душу с собой к старому богу, и сидит он теперь за столом пиршественным с другими героями — хмельной мед попивает, да пену с усов стряхивает. А те кто его обижал когда-то на этот пир из подземного мира, по грудь в холодной воде стоя, смотрят. Хорошая сказка. Правильная.