— А может, это всё случайно? Ну, какая такая судьба может быть предназначена мне? Сейчас я поверю лишь в то, что мне суждено сдохнуть от голода в этом каменном мешке, если, конечно, не сойду с ума раньше, чем боги приберут меня к себе. Тебе же, что ещё хуже, придётся на это смотреть, и поверь, зрелище не из приятных. Видал такое…

— Нет, — неожиданно твёрдо сказал Дормий. — Такое не происходит просто так. Холар не случайно избрал меня проводником своего милосердия, я не случайно нашёл тебя на пепелище и уж точно мы не случайно встретились именно здесь и сейчас.

— Если твои слова означают, что мы оба здесь не сдохнем, и я вновь увижу дочку, то я готов поверить во что угодно, — усмехнулся Вайс.

Где-то вдали раздался лязг и скрип металла, за которым последовал звук тяжёлых приближающихся шагов. Наконец, перед решёткой камеры предстал сир Гильям Фолтрейн, тот мерзкий тип с зализанными набок волосами, который и притащил Вайса сюда.

— Гляжу, очнулся, — ухмылка не прибавила ему красоты, а безжизненные рыбьи глаза поблескивали в неровном свете лампы. — На. Его величество велел вас покормить.

С этими словами, рыцарь бросил ломоть хлеба под ноги и пнул его так, что тот оказался по ту сторону прутьев. Судя по звуку, с которым катился хлеб, он был немногим мягче каменного пола темницы.

— Водички бы, — буркнул Вайс, взвесив ломоть на ладони.

— А я думал, ты вдоволь нахлебался, — ухмылка на лице сира Гильяма стала шире, обнажив зубы. — Ваша кормёжка — забота не моя, а тюремщика. Его величество послал меня к тебе, лысый. Пояснить, зачем тебя швырнули в камеру к святоше, а не в помойную яму подыхать.

— Наверное, я очень красивый и приглянулся его величеству. Да и тебе, вижу, небезразличен, — Вайс собрал всё ехидство и кокетливо подмигнул рыцарю. — Этот шрам у тебя на щеке очень подходит под цвет глаз. Наверное, его тебе какая-нибудь красотка оставила?

Гильям Фолтрейн плюнул меж прутьев решётки, метя в Вайса, но промахнулся.

— Не обольщайся, — процедил рыцарь. — Ты нужен королю хлебать ту муть, что варит ригенский алхимик. А ты, — он указал пальцем на Дормия, — делать так, чтоб лысый не сдох раньше времени. Что с вами будет в случае отказа, думаю, говорить не надо. Как ты тогда сказал, священник, его время ещё не пришло? Вот как придёт, так я его и убью. Лично.

— Когда-нибудь я возьму острый нож и срежу ухмылку с твоего лица, — проговорил Вайс на анмодском, глядя сиру Гильяму прямо в глаза.

— Шипи сколько влезет, лысый, — высокомерно ответил тот. — Никогда не поздно и тебе отрезать язык. Когда его величество добьётся своего, так, пожалуй, и сделаю, прежде чем прикончить. Вы, имперские свиньи, мне всегда были противны, а теперь вами замок просто кишит. Ты, вонючий старикашка алхимик со своим мягкотелым братцем. Хотя девка, конечно, неплоха. Ну, имперские девки только для одного и годятся, хе-хе…

Сказав это, он плюнул себе под ноги и ушёл.

— Ишь какой милашка, — усмехнулся Вайс под лязг закрывающейся двери. — Того и гляди, целоваться полезет. И эту морду сделали командиром гвардии.

— Человек с глазами мясника, — печально проговорил Дормий. — От него веет кровью множества жертв и совершенным безразличием к ним. Много горя он принёс в этот мир и немало ещё принесёт.

— Это что же, Отец милосердия тебе нашептал?

— Чтобы это понять, не нужны подсказки свыше. Но вот что я чувствую особенно сильно — город словно в железной клетке, и люди в нём тоже. Сложно объяснить, но я чувствую себя более свободным, чем они.

— Как бы ты первый из нас не расстался с рассудком, — с опаской сказал Вайс, поднимаясь на ноги. — Хотя куда там… Хочешь пари? Я почти уверен, что чёртовы капли сведут меня с ума раньше.

— Нет, столица теперь словно темница. Я видел это в их глазах. Ходят по улице, а взгляд как у узников. Должно быть, это из-за того, что церковь здесь и впрямь сделалась железной, как говорила Матриарх. И если её лицо — стальная маска, то в глазах короля я увидел кузнеца, что выковал её.

— Прошу, Дормий, — взмолился Вайс и потянулся, — говори проще.

— Король одержим Калантаром.

— Я неправильно понял второе слово, или ты и впрямь сказал «одержим»?

— Именно так. Калантар, жестокое божество тирании, отравил разум короля, а тот, в свою очередь, заключил в клетку весь город. И, несомненно, хочет сделать то же самое со всей страной.

— Ох и дерьмовые же времена настанут, если ему удастся задуманное, — проговорил Вайс, опёршись на решётку. — Тут ведь такое дело, Дормий. Король заставляет одного хорошего человека творить гадкую вещь — зелье, что продлит жизнь и позволит его королевской заднице продавливать трон куда дольше, чем положено. Собственно, потому я и здесь: на мне проверили первую попытку. К сожалению или счастью, неудачную. Впрочем, я сейчас подумал, чёрта с два они бы дали мне уйти, даже если б всё получилось. Прирезали бы прям там, и дело с концом. А я, дурень, польстился на заманчивый куш…

— Все мы порой падки на соблазны. Уверен, Калантару тоже было, что предложить королю в обмен на разум.

— Дьявол! — Вайс схватил решётку и попытался было её хотя бы пошевелить, но прутья были слишком крепки для этого. — До сих пор не верится. Снова в темнице, и снова не один! Слишком уж часто это со мной происходит, когда-нибудь судьбе надоест, что я её искушаю… А ты вообще насколько уверен в этом? Ну, что король одержим. Может, он просто умом тронулся? Слышал, с королями такое случается.

Отец Дормий сначала ничего не ответил и опустил голову, но потом, после протяжного вздоха, заговорил:

— Рискну предположить, что я в таких вещах разбираюсь лучше многих. В молодости я, да простят меня Трое, посвящал время тёмному искусству демонологии. За это меня и прогнали из вальморской Академии.

— Академия? — Вайс наморщил лоб. — Это где маги что ли? Ты, выходит, волшебником был? Вот уж воистину чуден мир!

— Он станет ещё чуднее, если я скажу, что на Вальмору меня забрал никто иной, как Вингевельд, нынешний архимаг. В те годы, правда, он был простым преподавателем. После занял пост декана воды, а несколько лет спустя сделался архимагом. Меня, правда, тогда в Академии уже давно не было.

— А чего ж ты тогда не наколдуешь чего-нибудь, чтобы у того хмыря Фолтрейна рожа с задницей местами поменялись?

— Видно, ты не знаешь, — мягко и с улыбкой ответил Дормий. — Всех, кого исключают из вальморской Академии, лишают магии. Впрочем, это не помешало мне продолжать изыскания даже после возвращения домой в Дракенталь. Нужно было только достать нужные книги…

— Дракенталь? — удивился Вайс и задумчиво добавил: — Красивый город, я там сидел. В Пламенном замке, сразу после того, как ты мне жизнь спас. Впрочем, не буду об этом, все темницы одинаковы. Так что ты делал потом в Дракентале?

— Просто жил, — пожал плечами Дормий. — Родителям я не говорил об истинной причине изгнания из Академии. Сказал лишь, что обучение оказалось слишком сложным. Мать печально вздохнула, а отец только махнул рукой, заявив, что изначально не верил в эту затею.

— Хороши родители, — усмехнулся Вайс.

— Мне не за что их винить. Наша семья держала сапожную мастерскую, а единственным ребёнком, кроме меня, была моя сестра. Пока меня не было, отец пытался научить её премудростям сапожного дела, но ничего толком не вышло. Так что он был даже по-своему рад моему возвращению.

Капли не переставали отбивать ритм, действуя Вайсу на нервы, но вдруг к ним добавился новый звук: чей-то истошный вопль. Хоть он глухо доносился откуда-то из-за стен, по коже забегали мурашки.

— Это что ещё такое? — нервно прошептал Вайс.

— Должно быть, пытают очередного беднягу, — печально ответил Дормий. — В последнее время крики слышно всё чаще, и каждый раз они звучат по-разному. Иногда мужские, иногда женские. Порой крик низкий, раскатистый, а иной раз почти визг, словно кричит ребёнок. Такие слышать страшнее всего. Одним богам известно, что происходит за этими толстыми стенами. И, увы, одни боги способны покарать тех, кто стал причиной этим крикам.