— Я хоть раз говорил тебе, как дурею от твоего запаха? — спрашивает тихо.

Вместо ответа из груди вырывается громкий стон. Молодой человек откладывает нож в сторону, возвращает руки на плечи, медленно расстёгивает пуговицы своей рубашки и крайне медленно начинает стягивать.

— Мирон, что ты делаешь? — шепчу срывающимся голосом.

Вместо ответа молодой человек опускается на колени передо мной, руками сжимает талию, цепочкой поцелуев покрывает спину.

.

— Ах! — выдыхаю со стоном, когда Мирон прикусывает кожу.

Всё тело покрывается мурашками, внизу живота разливается томление, грудь тяжелеет. Боже. Я вцепляюсь руками в столешницу, чтобы не упасть на пол.

Губы Мирона с нежностью скользят по позвоночнику, с трепетной нежностью. От этой ласки и трепетности у меня наворачиваются слёзы на глазах. В моей жизни было слишком мало тепла, тактильных прикосновений и такой нежности.

— Мирон мой, — я прижимаю руки к груди и медленно поворачиваюсь к любимому.

Смотрю в самые дорогие на свете карие глаза, которые смотрят на меня с таким обожанием, что слёзы всё же срываются с ресниц и капают прямо на лицо Мирона.

— Чего ты, звёздочка? — молодой человек вскидывает руку и стирает слёзы. — Что я сделал не так?

— Всё так, родной. Всё слишком волшебно. Никто и никогда не прикасался ко мне так. Это просто… от счастья. Прости, — большим пальцем провожу по его щеке, стирая собственные слёзы с его кожи.

Мирон улыбается уголком губ. Перехватывает мою руку и прижимается поцелуем к центру ладошки.

— Я знаю, малышка, — молодой человек улыбается печально. — Моя мать родила меня в восемнадцать. Как только она смогла вырваться на свободу из-под вечного контроля своей матери. Моей бабки, — злая улыбка трогает любимые губы. — Моя мать бросила меня, когда мне было четыре года. Оставила на попечительство бабушки, а сама уехала с очередным любовником в Грецию, где и осталась.

— Родной, — я качаю головой с сожалением, обхватываю руками его лицо.

Такое родное и любимое. Искажённое от грусти и боли, которую безумно сильно хочется стереть.

— Моя бабушка была балериной, — говорит с вымученной улыбкой Мирон. — Она была из бедной семьи, в которой едва сводили концы с концами, но увлечение дочери поддержали. Она добилась невероятных высот, была примой. До двадцати трёх лет она была звездой. Пока не попала в аварию, которая перечеркнула всё. Она переломала обе ноги. Правую собирали по косточкам, и бабушка осталась хромой на всю жизнь. Больше в балете ей не было места. Зато туда она попыталась запихнуть сначала мою мать, потом и меня. Бабушка… Она всегда была слишком строга. Излишне. Контролировала каждый мой шаг. Видимо, допустив ошибку в воспитании своей дочери и решив, что была недостаточно с ней строга, бабушка решила получить второй шанс.

— Тебя тоже били? — ладошками поглаживаю лицо молодого человека.

— Били… — грустно улыбается молодой человек. — У неё трость с набалдашником, которым она била по спине, чтобы я выпрямился. Её методы наказания были весьма… жестокими. В академию я сбежал из-за ссоры с ней.

Мирон смолкает, хмурит брови, а на его лице отражается тоска. Я мягко провожу кончиками пальцев по хмурой складке, пытаясь её разгладить.

— Сколько ты с ней не разговариваешь?

— Со дня нашей встречи, — отвечает ровно, но я замечаю вину на дне его глаз.

— Почти два месяца! Ты хоть сказал ей, что поступил?

— Нет, — отрицательно качает головой. — Только матери. Уверен, она передала.

— Мирон! — я сильнее сжимаю его лицо ладошками. — Как бы сильно ты на неё не злился, тебе следовало ей сказать, что с тобой всё в порядке! Она же всё равно любит тебя.

— Она сказала, что я ей больше не внук. Отреклась от меня, — ухмыляется уголком губ, а у меня сердце разрывается от боли, когда я вижу уязвимость в его глазах.

Боже мой. Мой мальчик. Как же ему больно.

— Мирон, — я встаю на колени, как и он. Теперь мой любимый снова выше меня. Я смотрю в его красивые карие глаза, в которых вижу собственное отражение. — Напиши, мой родной. Напиши бабушке о том, что с тобой всё хорошо. Как бы сильно ты не злился, как бы сильно не было больно, она имеет право знать. Тебе не нужно с ней общаться, но она твой единственный родной человек.

— Ты ошибаешься.

— Что? В чём?

— Ты мой родной человек.

— Мирон, — я лбом вжимаюсь в скулу парня и часто дышу, вновь пытаясь прогнать слёзы, — я боюсь, что всё снова пойдёт прахом.

— Я не позволю никому это разрушить, — заправляет волосы мне за уши. — Слышишь, маленькая? Я не позволю. Ты самое светлое, что было и есть в моей жизни. Я всё готов отдать за твою улыбку. И если мне придётся идти против всех, я пойду. Чтобы быть с тобой.

— И я, — шепчу с нежной улыбкой, поглаживая щёку любимого.

— Звёздочка, — вдруг хрипит Мирон, опуская взгляд на мою грудь.

— Боже, — я торопливо начинаю натягивать рубашку, которую парень несколько минут назад стянул с меня.

Мои щёки горят от смущения. Я кусаю нижнюю губу, непослушными пальцами пытаюсь застегнуть пуговицы. Но Мирон накрывает рукой мои подрагивающие пальцы.

— Мир, — шепчу смущённо, когда молодой человек отводит мои руки в стороны и кончиками пальцев прикасается к ключицам, заскользив ими вниз, — меня это смущает.

— Ты такая красивая, Аврора, — парень подаётся вперёд и целует шею и ключицу.

Он кладёт руки мне на талию, тянет вверх, ставя меня на ноги. Теперь его губы скользят по моим рёбрам, спускаются к животу и задерживаются на пупке. После чего молодой человек начинает целовать мой шрам.

— Откуда он? Ты не сказала в прошлый раз.

— Я ненавижу это вспоминать. Но… Мне было пятнадцать, когда мама сообщила, что встретила мужчину и собирается за него замуж. Я всё ещё надеялась, что они с папой сойдутся. Что он вернётся. Я умоляла маму подумать, но моё мнение никогда не интересовало её. Тогда она дала мне пощёчину за то, что, по её мнению, я слишком дерзко с ней разговаривала.

— Как знакомо, — с горечью хмыкает мой любимый.

— Да. Знакомо. Слишком часто мне затыкали рот. Я была безумно зла на неё и ушла из дома. Я ушла на заброшенную стройку, где упала и свалилась на штырь. Я потеряла много крови. Мне повезло, что пришли паркурщики. Только благодаря им я осталась жива. И знаешь, что самое отвратительное, Мирон? Она пришла ко мне в больницу и наорала. Не осталась со мной в больнице, и ушла. Уехала вместе со своим женихом отдыхать к морю. С ним и с его детьми. Которым после она верила куда больше, чем мне. А, точнее говоря, мне она не верила совсем.

— Моя девочка, — парень целует мой шрам.

— Он некрасивый, — я пытаюсь прикрыть его.

— Что может быть некрасивого в том, что является частью тебя, Аврора? — спрашивает серьёзно и чуть сурово.

Я теряюсь и хлопаю глазами, смотря в запрокинутое лицо Мирона.

— Я говорю тебе честно, что как парень я не умею красиво говорить. Я могу ехидничать, быть колким, выводить из себя. Жизнь с бабушкой научила. В последние годы я всеми силами пытался ей насолить. Стереть это высокомерие с её лица. С тобой я всеми силами пытаюсь подобрать слова, чтобы выразить чувства. Аврора, эти чувства… они сводят меня с ума. Выворачивают душу наизнанку. Чёрт… — Мирон лбом вжимается в мои тазовые косточки. — Я всю жизнь был один, Аврора. Я не знал любви. И, как позже оказалось, друзей у меня тоже не было, — горько улыбается. — Мне кажется, что зацепила ты меня именно тем, что показывала свою холодность. Я всё детство пытался добиться бабушкиного расположения. Получить её одобрение.

— Мы слишком в этом похожи, — с грустью улыбаюсь я.

— Я веду к тому, малышка, что выражать чувства слишком сложно. Но единственное, что ты должна знать — я люблю каждую клеточку твоего тела.

— Мир, — тяну, пальцами зарываясь в волосы на его затылке, — это взаимно. Всё же, родной мой, напиши бабушке.

— Я… — начинает часто и надсадно дышать. — Я…

— Мир, — шепчу ласково и с любовью, обхватывая его лицо ладонями, — я рядом. Я с тобой, слышишь? Ничего не изменится. Хуже точно не станет!