Я смотрю на него без всякого выражения, словно он меня не пугает.

— Знаешь что? Мне плевать, — хрипло говорит он более глубоким голосом. — Неважно, что ты задумала. Я просто хочу тебя трахнуть, и я всегда получаю то, что хочу. Теперь, когда ты подсадила меня, мисс Риччи, ты собираешься играть в оставшуюся часть этой игры по моим правилам. Ты хочешь, чтобы я сделал на тебя ставку? Это очевидно. Чего я не знаю, так это почему. И мне плевать. Я положил на тебя глаз с того момента, как мы впервые поздоровались. Но я хочу сначала увидеть, что там выставлено, прежде чем делать какую-либо ставку.

Боже мой… Что это, черт возьми, такое?

Краска отхлынула от моих щек, и моя кровь закипела от его слов. Его слова вернули меня в состояние Кэндис, экономки. Маленькой служанки, у которой не было хребта.

Предупреждающие колокола звенят в моем сознании, словно церковные колокола, созывают верующих на воскресную службу. То, что я вижу и слышу, — это огонь, с которым, как я знала, я играла, и я собираюсь сгореть, если не буду думать на ходу.

— Что ты имеешь в виду?

Я не могла быть более унижена, когда он протянул руку и обхватил мою левую грудь, нежно сжав ее.

— Покажи мне, сейчас. — Его глаза становятся каменными, плоскими, жесткими… опасными. — Если хочешь, чтобы я сделал ставку на тебя, дай мне посмотреть, прямо сейчас. Достань эти сиськи.

Я едва могу дышать, не говоря уже о том, чтобы скрывать свое отчаяние, а отчаяние — вот что я есть. Худшее, что я могу сделать, это позволить ему увидеть это. Я росла с кучей мальчишек, и они были не обычными мальчишками, поэтому я знаю, что не стоит делать то, что мне говорят в таких ситуациях.

— Нет, — отвечаю я, и шок, который заполняет его лицо, — классический. Он убирает руку с моей груди и убирает другую с моего бедра.

Я стою и смотрю на него, буквально соображая на ходу. Скажи такому человеку, как он, что он не может чего-то иметь, и он захочет этого еще больше.

— Не трудись делать ставки на меня. Очевидно, я ошиблась на твой счет. — Я делаю несколько шагов от стола, молясь, чтобы то, что я только что сделала, было правильным, и я просто не облажалась.

— Я буду делать ставки, — кричит он, и я останавливаюсь на полпути. Я смотрю на него через плечо. — Я буду делать ставки и выиграю. А потом я буду наслаждаться, наблюдая, как ты делаешь то, что тебе говорят. Я буду владеть тобой после этого аукциона, и ничто не будет для меня недосягаемым. Все ожидания и игры, ты возместишь мне этим своим прелестным ротиком на моем члене. И чего бы ты от меня ни хотела… ты будешь работать ради этого, мадемуазель.

Я не отвечаю. Я просто смотрю и ухожу.

Когда я ухожу от его пронзительных глаз, инстинкт заставляет меня бежать. Когда я дохожу до передней части дома, меня поражает вопрос, что я делаю.

Что я на самом деле делаю?

Этот человек не из моей лиги. Он был серьезен.

Глава 16

Доминик

Еще не совсем темно, но через несколько минут станет темно.

Я останавливаюсь на минутку и смотрю на дом Тристана, отмечая царящую в нем домашнюю атмосферу.

Он изменил экстерьер. Вся секция слева от меня раньше была огромным гаражом специально для его мотоциклов. Теперь он добавил длинные французские окна, и, насколько я могу судить, он превратил его в детскую игровую комнату.

Мой пентхаус в городе определенно больше подходит холостяку, которым я являюсь, или, вернее, холостяку, которым я был.

Я беру бутылку вина, которую привез, и выхожу из машины. Сегодня вечером я выбрал Bugatti, просто для чего-то необычного.

Я иду по садовой дорожке, ведущей к крыльцу, не зная, чего ожидать от сегодняшнего вечера.

Я здесь ради ужина.

Как бы мне ни хотелось увидеть семью, мне не нравится, что мои мысли путаются, и у меня снова появляется это чертово чувство потери контроля.

Сегодня был дерьмовый день. Я ждал, что Кэндис вернется на работу, но она не вернулась. После трех часов ожидания и представления того, как она вытворяет всякое дерьмо с Жаком, я пошел к секретарю Массимо, и она сказала, что Кэндис будет работать из дома до конца дня. Если бы я не был так взвинчен, я бы пошел к ней домой, но я решил этого не делать. Ничего хорошего из меня не выйдет, когда я такой.

Если я хочу ее вернуть, мне придется, по крайней мере, успокоиться и попытаться найти лучший способ достучаться до женщины внутри нее, которая все еще хочет меня.

Достаточно сложно заставить ее простить меня за то, что я ушел, но я не могу поверить, что мне придется иметь дело с Жаком Бельмоном. С этим гребаным ублюдком из трастового фонда с пятьюстами долларов. Бизнес есть бизнес. Но с Кэндис… Я, черт возьми, не собираюсь отдавать ее ему. Я этого не допущу.

Это дерьмо даже не то, на чем я должен сосредоточиться. Что меня должно волновать, так это тот факт, что сейчас четверг, вечер, и наши люди не смогли ничего найти на улицах относительно Казимира или кого-либо из членов Тени. Мои боты также ничего больше не нашли от Карла и Брэдфорда. Может произойти все, что угодно, и это нервирует, когда знаешь, что за тобой следят.

Смех встречает меня, когда я поднимаюсь наверх по лестнице. Дверь приоткрыта, поэтому я толкаю ее и вижу Массимо и Эмелию, стоящих вместе в коридоре. Массимо держит на руках их трехмесячного ребенка. Странное зрелище — видеть моего брата, держащего такого крошечного ребенка, незнакомец знает, что он держит своего сына.

Когда я захожу внутрь, они оба смотрят на меня, и тревога, которую я чувствовал, начинает утихать.

Эмелия, будучи святой, подлетает ко мне и обнимает.

— Доминик, я так рада тебя видеть, — говорит она, и ее длинные темные волосы подпрыгивают.

— Я тебя тоже, — говорю я ей, и я действительно это имею в виду. — Посмотри на себя, не может быть, чтобы ты только что родила ребенка. — Она и так была крошечной, и она почти не выглядит другой.

Ее улыбка тут же озаряется. — Ты слишком добр. Мне кажется, это платье творит какую-то магию.

— Дело не в платье, — качает головой Массимо. — Куколка, просто прими комплимент.

— Хорошо. Спасибо, Доминик, — смеется Эмелия.

Ребенок начинает шевелиться, и Массимо улыбается. Он подходит ко мне, чтобы показать его как следует, и я улыбаюсь при виде своего племянника. Лоренцо выглядит точь-в-точь как Массимо. У него такие же яркие голубые глаза, и сходство в их лицах поразительно.

— Малыш, это дядя Доминик, — говорит Массимо.

Дядя Доминик… это звучит хорошо, мне определенно нравится.

— Привет, Лоренцо, — отвечаю я, сияя, глядя на него, пока он зевает.

— Кажется, кто-то устал, — хихикает Эмелия. — Пойду уложу его спать. — Она берет его, и они вдвоем поднимаются наверх.

Массимо наблюдает за ними и поворачивается ко мне с видом гордого отца.

— Тебе идет, — замечаю я.

— Что идет?

— Быть в роли мужа и отца, папа гордился бы тобой.

— Спасибо, просто знай, что он бы тоже тобой гордился.

Я так не думаю, но с его стороны мило это сказать. Па, наверное, убил бы меня, если бы узнал, что я принимаю наркотики.

— Спасибо. Где Тристан?

Массимо закатывает глаза. — Пошел за каким-то особенным вином для еды. Он забыл его раньше. Я сказал ему, что все в порядке, но Изабелла настояла, что оно нужно ей для основного блюда. Она готовит сегодня вечером.

Словно по сигналу мы оба слышим, как на кухне бьётся тарелка.

Я оглядываюсь на кухню и вижу светловолосого и голубоглазого малыша, стоящего в дверях и готового швырнуть на пол очередную тарелку.

— Плохая мама, — хихикает он и швыряет тарелку. Она присоединяется к другой на полу и разбивается.

Изабелла подбегает к нему с совком и щеткой.

— Джакомо, прекрати, — упрекает она.

Пока Массимо качает головой, я вспоминаю последний раз, когда я ее видел, и все, что я сказал. Я был подлым и ужасным, а она на кухне готовит мне ужин.

Изабелла — дочь Мортимера Вигго, а Эмелия — Риккардо Балестери. Обе были дочерьми наших врагов, но обе были детьми, воспитанными во тьме миров своих отцов. Однако Эмелия была полной противоположностью Изабелле. Она не знала, насколько злым был ее отец, до самого конца. Изабелла полностью осознавала, что ее отец был самим дьяволом и прожила ужасную жизнь из-за этого. И все же я обращался с ней хуже всех.