Когда люк открылся, мальчик спустился вниз, к гребцам, и Джулиана, инстинктивно провожая его взглядом, увидела страшную картину.

Поверх весел рядами лежали полуголые мужчины; на спине одного она заметила кровь.

Сознавая, что не должна туда смотреть, она собиралась отвести глаза, когда один из гребцов поднял взгляд…

Щеки несчастного покрывала многодневная щетина, но волосы были коротко острижены. Он встретился с ней глазами, и его губы сложились в странную улыбку.

Не спуская с Джулианы взгляда, гребец выпрямился; теперь в его глазах сверкала ненависть. Затем он отвернулся с высокомерным безразличием, как будто имел дело с надоедливой мухой.

– Джулиана? – услышала она голос Родриго. – Я бы советовал тебе держаться подальше от решетки…

Джулиана кивнула. Ей будет нетрудно последовать его совету. Образ гребца раскаленным тавром врезался в ее память, и она поежилась.

– Не бойся, они не причинят тебе зла, так как надежно, прикованы.

Но Джулиана чувствовала не страх, а скорее жалость и ужас.

– Мальчик…

– А, воришка из Мадрида! Ему еще повезло, что его не посадили на весла. – Родриго равнодушно пожал плечами. – Кстати, скоро мы пройдем у берегов Франции, поэтому не стоит зажигать ночью лампу.

– Мы же с Францией больше не воюем…

– Но не всех это обстоятельство устраивает.

Джулиана окинула взглядом две небольшие пушки, по одной с каждого борта, и тут же решила, что от них будет мало толку, если им встретится враждебно настроенный боевой корабль. Потом она вернулась в каюту, чтобы помочь горничной, которую не на шутку одолела морская болезнь. Но в памяти у нее все звучали стук барабана, скрип весел, крик боли.

А еще она никак не могла забыть ненависть гребца и шала, что его образ будет преследовать ее всю ночь.

Патрик положил голову на ручку весла и попытался расслабиться; все его тело отчаянно ломило.

«Не думай о боли. Думай о том, как выжить».

Если кивок Мануэля означал, что он может стащить ключ, то у них совсем мало времени. Если что-то и произойдет, то произойдет очень быстро. Проблема состояла в том, что после многочасовой гребли никто из его товарищей не будет в состоянии одолеть охранников.

Но возможно, кивок Мануэля ничего не значил и лишь возбудил ложные надежды. Остальные гребцы являли смесь представителей разных народов и религий: христиане, иудеи, мусульмане. Они происходили из разных стран и говорили на десятке разных языков, а на галеру попали как военнопленные, еретики и испанские преступники. Вот почему как гребцы они вовсе никуда не годились. От голода и побоев эти люди дошли до такого состояния, что некоторые из них и родную мать продали бы за кусок заплесневелого хлеба.

Но хотя в большинстве из них Патрик абсолютно не был уверен, он все же надеялся на удачу и старался завоевать у ближайших к нему товарищей по несчастью хоть какое-то доверие. Порой он отдавал свой кусок хлеба тому, кто нуждался в нем, делился глотком воды с тем, кто, на его взгляд, испытывал большую жажду. А вот как поведут себя люди, занимавшие дальние скамьи, Патрик абсолютно не представлял. И лишь молил Бога, чтобы они мечтали о свободе не менее горячо, чем он сам.

Свет, струившийся сквозь отверстия для весел, померк, и теперь в противоположных концах палубы тускло горели две масляные лампы. Решетка над головой была закрыта, и вниз не проникало ни глотка свежего воздуха.

На какое-то мгновение в памяти Патрика возник образ женщины, смотревшей на него сверху. Господи, как же давно он не видел женщины, тем более такой хорошенькой, как эта! Ему хватило одного взгляда, чтобы запечатлеть ее навеки. Волосы цвета темного золота и необыкновенные глаза, каких он никогда не видел: серые, с темно-лиловой каймой вокруг.

Патрик попытался прогнать опасное видение. Видит Бог, ничего хорошего из этого не выйдет. И все же ее образ вызывал у него странное томление; а ведь он провел на галере шесть лет – больше, чем все остальные гребцы.

Почувствовав легкое прикосновение к своему плечу, Патрик резко обернулся: Мануэль стоял в двух шагах от него с полным ведром бобов и стопкой оловянных тарелок. Тарелки после еды всегда собирались, ибо стражники опасались, как бы посуду не использовали в качестве оружия.

Глаза гребцов внимательно следили за медленным продвижением Мануэля по проходу, и когда он подошел ближе, тело Патрика невольно напряглось.

Наконец Мануэль поравнялся с ним, и когда Патрик взял тарелку, осторожно пригнул голову.

– Он у меня, – прошептал мальчик по-испански. – Сегодня ночью!

Патрик чуть заметно кивнул.

– Спать, – добавил Мануэль на ломаном английском. – Охрана спать.

Жестом он изобразил, как наливает что-то в кружку; если Патрик правильно понял, Мануэль добавил в вино снотворное.

Что ж, так еще лучше, По-видимому, мальчику удалось стащить у хирурга немного опиума.

– Спасибо. – Патрик указал глазами на тарелку, и Мануэль, коротко кивнув, пошел дальше, а Патрик принялся старательно пережевывать бобы: любое другое занятие непременно привлекло бы нежелательное внимание. В то же время он искоса поглядывал на охранников, которые попивали вино и сонно кивали головами. Их должны сменить только перед рассветом. Храни, Господи, Мануэля.

Покончив с бобами, Патрик вернул тарелку Мануэлю и прильнул к боку Денни, а тот, в свою очередь, прильнул к боку соседа, который прислонился к борту корабля и тут же заснул.

Патрик, напротив, не смыкал глаз и вскоре заметил, что глаза стражников закрылись, после чего Мануэль тихо приблизился к спящим. Один стражник растянулся у стены, двое других опрокинулись навзничь, и лишь четвертый, вероятно, осознав опасность, попытался разбудить товарищей.

Однако едва он открыл рот, как Мануэль молниеносно перерезал ему горло, затем спокойно проделал то же самое и с остальными.

При виде подобной жестокости у Патрика не возникло даже сожаления: именно эта смена особенно свирепствовала, с удовольствием пуская в ход плети, и издевалась над гребцами, но ему было больно за парня, свершившего кровавую расправу с такой холодностью.

В следующий момент Мануэль уже стоял рядом с Патриком. Он быстро открыл тяжелый замок, и цепь, державшая людей прикованными к скамье, упала на палубу.

Денни тут же поднял голову и уставился на цепь с недоумением в глазах, но мусульманин, сидевший рядом с ним, Килил, видел, что произошло, и тотчас вскочил на ноги.

За последние восемь лет Патрик в силу необходимости научился испанскому языку; еще он говорил по-английски, по-гэльски и по-французски, а от Килила узнал несколько арабских слов.

Встав со скамьи, он вместе с Мануэлем пошел по проходу, отмыкая остальные цепи и шепотом предупреждая людей о необходимости соблюдать тишину, однако, ошеломленные новыми обстоятельствами, гребцы и так не могли вымолвить ни слова. Вероятно, немаловажную роль в этом играл и страх: все знали, чем может обернуться для них мятеж.

Патрик приблизился к мертвым охранникам и стал искать ключи от решетки в их темницу, но ключей, как он и боялся, не оказалось. Тогда Патрик забрал у мертвых ножи и абордажную саблю, а после секундного колебания добавил к своему арсеналу ненавистную плеть и палки, которыми охранники били заключенных.

В этот момент к нему подошли двое гребцов, которые, как он полагал, провели на судне не менее двух лет и находились на другом конце корабля. По их поведению Патрик распознал в этих людях прирожденных лидеров, поэтому он протянул каждому из них по кинжалу, конфискованному у охраны, оставив себе абордажную саблю.

– Нам придется дождаться смены караула, – пояснил он. – Тогда откроют решетку.

– Не откроют, если не услышат тех, кого должны сменить и кто, похоже, уже не ответит…

В речи высокого мужчины Патрик узнал характерный говор жителя Северного нагорья.

– Я испанец, – сказал второй по-английски с заметным акцентом. – Я могу скопировать ответ охранников. Черт знает, сколько раз я их слышал.