— Да уж… — вроде как даже оценил отродье. Но радовался империус явно зря, поскольку некромант добавил: — Это даже не идиотизм. Вас кретинами именовать впору. По-прежнему думаете, будто здешняя сила ничья?

— Господь…

— Плевать на выдуманных божеств, — не дал договорить отродье, который верил в посмертие и бессмертность душ, но отказывался признавать чью-либо власть над ними. Некроманты служили только своему королю, причем не слепо, не веря в его непогрешимость или власть, а с оглядкой, всякий раз измеряя приказы на своих вымышленных весах. — Сила создает защиту от подобных вам тварей.

— Ты такой же пришелец, как и мы! — напомнил империус, но отродье лишь усмехнулся. — Только я способен сохранить тебе жизнь.

— Думаешь, она стоит рабства? В отличие от тебя я точно знаю, что меня ждет в посмертии, и помню многое из прошлых жизней. Нет там никаких судилищ выдуманных божеств. Они ни к чему. Когда мы обретаем все знания и память, то в состоянии без подсказчиков и судий определить, что истинно, а что ложно. И вынести самим себе приговор, не выискивая оправданий.

— Господь награждает нас единственной жизнью, по которой и станет судить на вечный муки или блаженство обречь после смерти! — воскликнул империус. Он столь часто это говорил, что действительно поверил. — А все, мною сделанное, я свершил ради господа!

— Удобно творить мерзости не ради себя, а кого-то выдуманного, — сказал отродье. — Но ты прав: эта жизнь будет для тебя последней. Учитывая все отнятые с твоего соизволения жизни, все подлости, тобой сотворенные, единственное, что будет ждать тебя за гранью — развоплощение. За порогом смерти не существует оправданий, единого для всех закона или заповедей. Тот, кто творил зло, свое получит, даже будь он уверен, что «трудился» во благо.

Империус вздрогнул. Его словно ошпарило крутым кипятком, в ушах зазвенело. На миг подумалось: а не сказал ли некромант правду. Империус немедля прошептал молитву и осенил себя крестным знаменем, но червячок сомнения все же заполз в его душу и даже истовая вера в господа не сумела от него спасти. А ведь еще несколько минут назад империус не сомневался, что обладает железной волей, которая устоит перед всем. Его не коснутся проклятия некроманта. Он с легкостью сломает мальчишку. Особенно учитывая его кровную связь с имперской элитой. Да какой сломает! Отродье сам примкнет к ним, когда поймет какого он рода! Глупо ведь и недальновидно претенденту на престол выслужиться перед чужим королем!

Но нет. Империус проявил недальновидность. Оскверненный тьмой мальчишка сумел проклясть его. А кроме того, убивать его по-прежнему было нельзя.

— Значит, ты подохнешь ни за что, — постановил империус, чуть подождал, но отродье не проронил ни слова. — Не рассчитывай на быстрый… кхм… переход, как вы зовете смерть. Эта милая зверушка станет по капле выжимать из тебя жизнь. Время и боль ломали и упрямцев посильнее. А тебе нужно лишь позвать и согласиться служить.

Империус развернулся и ушел. То как «паук» подобрался к некроманту и вонзил в него жвала, он не видел.

***

В доме пахло сыростью. Ее не могли отогнать ни разожженный камин, ни горячее питье, ни теплый плед, в который кутался его святейшество Визарий: бывший советник предыдущего властителя пресветлой империи и соавтор последних попирающих скверну тьмы булл. Проклятая глушь. Как это несправедливо, что новый империус оставил его здесь — в оплоте темных сил — ждать воцарения ордена света в том, лучшем, мире. Мире, дарованном светлым избранным самим господом.

Конечно, последнее обстоятельство примиряло с мыслью о том, что ждать не придется долго. Раз путь представителям «золотой тысячи», от которой, к величайшему прискорбию, осталось всего десятка два, осветил сам господь, то и воцарения не придется ждать долго. Не может быть сомнений, местные все, в едином порыве, примут и их руку, и веру в единого и милостивого, в которой они итак должны пребывать. Впереди ждет всеобщее преклонение, блаженство, радость и свет, обретенные при жизни. Требуется лишь потерпеть.

Да и мог ли пресвятой Визарий не обрести блаженство и благости после гибели всех тех, кем он пожертвовал ради господа и воцарения света? Конечно, конечно…

Тихий едва слышный стон пронесся по особняку. Визарий снял его в этой глуши всего на десять дней. Затем, если его не призовут в лучший из миров, он отправится на юг, в следующий городок, где снова устроится на неделю. Увы, но святейший из святейших вынужден был вести кочевой образ жизни. Слишком сильны были оскверненные тьмой, в каждом уголке проклятого темного королевства обосновались ищейки короля-выродка, посмевшего прямо отказать империусу в его праве уничтожить темных магов.

Скрываться приходилось именно в этом оплоте тьмы. Из всех соседей, окружающих пресветлую империю, беженцев принимали лишь здесь. Все прочие государства континента укрепили границы и обещали уничтожать всякого имперца, посмевшего их преодолеть без соответствующих разрешений. Из королевства также не вышло выехать: подорожные не перестали выдавать, но их обязан был заверять некромант, служащий в тайном сыске. Как и любые прочие документы!

И никто ведь из жителей королевства не роптал! Даже светлые маги! Те, с кем поначалу святейший Визарий пытался наладить отношения, лишь посмеивались. Мол, делают темные свое дело, пусть: никого не притесняют, взяток не берут. За границу, наоборот, выехать стало намного проще. Тем светлым Визарий так и не открылся — понятно ведь, что предадут. И прекратил попытки водить дружбу с чиновниками: денег такое времяпрепровождение отнимало много, поскольку чиновники всегда были рады пить и есть за чужой счет, а толку оказалось никакого. Вот и кочевал Визарий, проклиная всех встречных. Только это не помогало! Люди королевства, как жили себе хорошо (лучше, чем большинство имперцев, обремененных дополнительными налогами на благость и дополнительным святым трудом во славу господа), так и жили. И даже больше обычного болеть не начали: лекарская служба работала по заветам какого-то преступника, не видящего разницы между светом и тьмой. И, конечно, не случалось никаких катаклизмов: тьма надежно хранила свой оплот.

Однажды — он тогда еще жил в столичном пригороде — с расстройства Визарий собрался отвести душу и ночью прогуляться в поисках распутной женщины. В империи подобные имелись даже в деревнях. Взяв такую, он мог бы отомстить и покарать тьму в ее лице, а потом непременно зарезать, чтобы никому не рассказала. Распутные женщины так и так плюют в лик господу, отнять их жизнь — благость.

Однако ни одной стоящей в ночи куртизанки святой Визарий так и не нашел. Наверняка они были, но, видно, сидели по борделям, зарабатывая неплохие деньги, имея под боком лекаря. Никто не шел торговать телом ради пропитания. И это казалось сильнейшей пощечиной для империи и господа.

С еще большего расстройства, медленно перетекшего в ярость и гнев, Визарий подкараулил в темном переулке двух припозднившихся девиц, видимо, учащихся вечерней школы. Подобного расточительства для казны здесь имелось невыносимо много: корона держала бесплатные школы и даже университеты, лечебницы и библиотеки, в которые мог прийти всякий желающий. Неудивительно, что вера в господа приживалась среди местного даже обделенного даром населения трудно. Кто ж станет истово верить, когда и лечат, и учат его за счет казны? Причем учат наукам, а не слепому поклонению!

«Раз девицы в столь поздний час ходят без сопровождения, то сами дуры виноваты», — решил пресвятой Визарий. Он собрался напасть внезапно, оглушить одну и сразу зарезать другую. Умерщвленную Визарий сожжет с помощью артефакта (дикари королевства очень неохотно приобщались к цивилизованному захоронению мертвых, предпочитая отдавать умерших именно огню), другой он воспользуется так, как и должно мужчине, а затем удушит.

План казался Визарию хорошим. Но отвести душу ему не дали. Та оскверненная тьмой тварь, каковую он уже мысленно разложил и оприходовал, вытащила из кармана — господи, какой изувер додумался шить женскую одежду с воистину мужскими тайничками?! — некое устройство и направила в переулок. От его активации у Визария потемнело перед глазами, а проклятая девка еще и вякнула нечто вроде: «Береженного бог бережет».