Она попыталась им пригрозить новой войной — и как итог к ней пришел секретарь мэрии — просто подумайте, к ней, леди Аргайл, пришел какой-то секретарь мэрии! Но он сказал интересные вещи. Он посоветовал ей скорее покинуть Палермо, ведь в полицию поступили сведения о не столь благородных намерениях в отношении леди. Изабель не верила в это совсем — ее просто выставляли с вонючей провинции без всякого уважения. Она знала, что отомстит.

В зале отлета она сразу направилась к выходу на посадку, проигнорировав вопрос служителей, что находится в сумках и не несет ли она чего-то запрещенного. Она просто обошла дурнушку, задавшую вопрос. Напрасно… Через минуту к выходу был созван полный состав таможни и охраны, и начальник смены предложил предъявить весь багаж к досмотру. Леди Изабель не хотела, но, узнав, что альтернативой являются задержание полицией и освещение в прессе, ей пришлось согласиться — не совсем добровольный визит в камеру ареста Манахаты и так стал довольно интересной темой разговоров в аристократических кругах родного Альбиона. Стефано Бинзотти, стоявший рядом в этот момент с офицером таможни Клементе Спинелли, вообще не произвел на нее никакого впечатления.

Она только раскричалась, чтоб не трогали ее сумку с бумагами. Иначе она всех отдаст под суд. Офицеры вежливо улыбнулись и начали открывать все сумки подряд, вытряхивая содержимое на стол в кучу.

Стефано смешался с людьми, пришедшими посмотреть на шоу — уборщиками, носильщиками, охранниками зала и стюардами. Вопли леди Аргайл привлекли всеобщее внимание, и он спокойно перешел к столу — поближе к Клементино, кузену его старого друга Тонио. Клементино был сицилийцем и согласился выйти в эту смену, раз уж так хотел Стефано. Добравшись до сумки с бумагами, он просто уронил ее на пол, подхватив снизу другую с газетами.

Леди Аргайл получила назад весь свой багаж — общим числом семнадцать мест, как и сдала на проверку. Ее просьбу просмотреть записи камер просто не поняли. На ее крики, что сумка не та, что она сдала, ей объяснили, что таможня не знает, почему она перевозит сначала газеты, а потом не хочет их забирать. Ей предложили обратиться в полицию. Обернувшись и увидев троих полицейских, внимательно слушавших начальника смены таможни, она предпочла покинуть Сицилию.

Стефано тем временем уже давно покинул зал, охрана развлекалась разворачивающимся спектаклем и вообще не смотрела ни на кого. Он прошел к клиперу Аргайлов, оставил свой чемодан, с которым он пришел, закрыв его каким-то ковриком. Сумку леди Изабель он просто спрятал под полой куртки.

Он не чувствовал на себе вины, он знал, что делает то, что должен сделать сицилиец.

К тому времени, когда Стефано вернулся, Доминико уже не спал. Он смотрел на Стефано насторожённо, будто чувствуя, что тот замыслил что-то не то.

Стефано молча прошёл к нему, обнял и поцеловал, не давая сосредоточиться на вредных мыслях.

— Когда мы улетаем? — спросил Стефано, прерывая поцелуй.

— Не имею ни малейшего желания здесь торчать, — кивком Доминико указал ему на обшарпанную квартиру.

— Я бы хотел показать тебе Палермо.

— Не понимаю, что…

— Нико… — перебил Стефано, — это моя родина. Мой дом.

Доминико замолк.

— Ну хорошо, — нехотя сказал он, — я задержу вылет. До вечера.

— До утра.

Доминико кивнул и, взяв в руки телефон, набрал номер пилота. Отдав распоряжения, он снова повернулся к Стефано.

— Идём.

Палермо чем-то неуловимо походил на Сартен — и в то же время не был похож на него. Здесь так же бился о берег океан, и так же палило с выжженного неба оранжевое солнце.

Стефано некоторое время таскал Доминико по улицам, но так толком и не показал ничего — возвращаться в обшарпанные кварталы, где вырос, он не хотел и не мог, а большую часть достопримечательностей смело войной. Зато Доминико рассказал ему, что произошло в Манахате с момента его побега.

Наконец он затащил Доминико на пляж — дикий, располагавшийся на окраине города и абсолютно пустой.

Они лежали на солнце. Доминико смотрел на кристально чистое небо над головой, а Стефано устроился на боку рядом с ним и то и дело водил по узкой груди любовника кончиками пальцев, вычерчивая замысловатые узоры, похожие на спирали ветров.

— Знаешь, что меня удивило, — сказал Доминико, когда Стефано взялся рассказывать о своём детстве, о мальчишках, с которыми играл во дворе в футбол и обо всём остальном. — Духовная семинария. Не могу представить тебя в сутане. Хотя… — тут же заметил он, опровергая самого себя, — тебе бы пошло.

Стефано хмыкнул.

— Как-нибудь надену её для тебя.

— Так почему ты ушёл?

Стефано отвёл взгляд и теперь смотрел на океан, бившийся у самых его ног, облизывавший серые камешки гальки и слегка шелестевший в наступившей тишине.

— Я хотел помогать людям, — сказал он и на какое-то время замолк. Доминико ждал, и наконец Стефано продолжил: — Я всё думал: должно же быть в жизни что-нибудь ещё. Кроме наркоты, кроме банд, каждая из которых отстаивает свой район… Мы выжили, когда погибала Старая Земля, но для чего? Чтобы строить мир по старым законам? Повторять те же ошибки, что уже совершались до нас?

Поняв, что на сей раз Стефано замолк окончательно, Доминико спросил:

— Ты нашёл, что искал?

Стефано качнул головой.

— Тот священник, который меня обучал… Он тоже был замешан в лимонных делах. Так что, думаю, ты понимаешь сам…

— Это не объясняет, почему ты так ненавидишь нас.

— Я не ненавижу вас, — возразил Стефано, — тебя, Мариано, кого-нибудь ещё. Просто должен быть закон. Есть те, кто должен его охранять.

— Что такое закон?

— Закон — это то, что защищает людей. То, что позволяет устроить жизнь так, чтобы никто никого не убивал.

— А как же войны? Разве ты не воевал?

— Я воевал, но… — Стефано замолк, сам осознавая противоречие, которое крылось в его словах, — я воевал, потому что нас всех мешали с дерьмом. Я защищал свободу тех, с кем рос. Защищал возможность жить так же, как живёт Альбион.

— Значит, это стоит того, чтобы убивать?

Стефано какое-то время молчал, а затем повернул голову к нему.

— Разве Тици хотел убить тебя, чтобы защитить свою свободу?

— Думаю, да.

Стефано поднял бровь.

— Тици, — пояснил Доминико, — привык по-своему вести дела. Он не был виноват в том, что это не устраивало меня. Он не имел отношения к тому, что сделали Аргайлы со мной и моей семьёй.

— Тогда за что ты его…

— Ни за что. Если бы я не убрал его, он убрал бы меня.

— И ты хочешь сказать, что так и должно быть?

— Да. Побеждает тот, на чьей стороне больше людей. И, значит, тот, кто представляет собой большее добро.

— Бесподобная философия. Твоё кунг-фу было сильнее его?

— Что-то вроде того.

— А ты не думаешь, — Стефано перевернулся на живот и вгляделся в лицо Доминико, — что и Пьетро пострадал из-за того, что стоял ни на той стороне?

Доминико стиснул зубы.

— Он мой сын, — сухо сказал он.

— И ты не хочешь знать, что он для собственного развлечения убивал людей?

— Хватит! — рявкнул Доминико и, оттолкнув Стефано, почти лежавшего на нём, сел.

Оба замерли, а потом Стефано приподнялся и, обняв его, приник к согнувшейся спине. Рука Стефано сползла Доминико на живот, и тот тут же крепче прижал её к себе.

— Аргайл ответит за всё. И всё будет хорошо.

Они пролежали на пляже до вечера, а затем, когда солнце начало спускаться за горизонт, окунулись в последний раз и стали подниматься в прибрежный район.

— Зайдём поужинать, — предложил Стефано, и они свернули в небольшой бар, где не было почти никого. Только на стене висел широкий и плоский экран, передававший футбол.

Доминико заказал сангрию и ризотто, Стефано — скотч и отбивную с картошкой. Они сидели в тишине, не глядя друг на друга, но очень живо ощущая соединившее их тепло.

Футбольный матч сменился выпуском новостей, и Доминико вздрогнул, когда серьёзный голос дикторши произнёс: