Соседняя дверь вела в прачечную — там Стефано разжился не самым чистым свитером и штанами с пятном от кофе — но он понимал, что сейчас ругаться с прислугой не время, придется походить в не слишком чистой одежде.

Кое-как натянув все это на себя, он подхватил мешок с мусором, в котором спрятал плащ, и пошел к двери. Камеры запечатлели рабочего кухни, выбрасывающего мусор — правда, рабочий был в очках, но никто не запрещает выкидывать отходы в модном аксессуаре. Завернув за угол, рабочий пошел к контейнерам, но, оказавшись вне радиуса просмотра камер, вынул плащ, надел его и ушел вверх по улице. Так и сказали охранники впоследствии капо Таскони.

* подонок

Выйдя с задней улицы у дома Доминико, Стефано первым делом проверил карманы плаща. В фильмах, идущих в салонах Манахаты, герои часто надевали чужие вещи по разным поводам — и всегда находили там если не ключ от банковского сейфа или древний артефакт, то крупная сумма денег была им обеспечена. Стефано тоже нашел деньги — мелочью собралось чуть меньше двух шиллингов, кроме них он стал обладателем рекламного флайера стриптиз-клуба и грязного носового платка. Он сомневался, что флайер или платок могут послужить пропуском на корабль — а что надо уносить ноги отсюда, он понимал очень хорошо. Денег же могло хватить добраться до порта и выпить кофе в зале отлета. Ему отчаянно были нужны деньги и документы. И он знал, где может их найти.

Любой не самый дорогой отель мог ему предложить на выбор тех, кто горит желанием расстаться и с тем, и с другим — подвыпившие туристы из других стран всегда пользовались повышенным вниманием мошенников и воров. Все свое они обычно носили с собой. А полиция Манахаты вряд ли работала лучше корсиканских коллег в этом вопросе — в этом Стефано был абсолютно убежден. Опрос, заявление, обращение в посольство, распространение сведений о паспорте — все это занимало по крайней мере неделю на Корсике, в Манахате, может, на пару дней меньше, учитывая техническое обеспечение.

Добравшись до туристического района, Стефано запахнул плащ получше, чтобы скрыть немного странную одежду на себе, и повернул к бару, который с началом вечера уже заполнялся людьми. До вступления сухого закона в силу оставалось чуть больше недели, и народ стремился вкусить плод, который скоро ему запретят.

Оглядев присутствующих и увидев минимум две уже хорошо загрузившиеся виски компании, говоривших с альбионским акцентом, Стефано нашел среди них человека, хоть как-то похожего на него цветом волос и возрастом — и отправился ждать к туалету. Через минут двадцать он понял, что не ошибся — его «двойник», покачиваясь и смеясь неизвестной шутке, направился как раз туда. Стефано встал и пошел за ним, в дверях слегка ударив по ногам туриста. Тот споткнулся, Стефано, извиняясь, подхватил его, помог устоять на ногах, подержал дверь и едва ли не помог зайти в кабинку. Парень отправился заниматься своими делами, а Стефано покинул бар. На улице он открыл бумажник, оказавшийся в кармане его плаща. Звали его теперь Арчибалд Койен, тридцати лет, уроженец Альбиона, в бумажнике был билет до туда и пара сотен фунтов. Оставалось всего-то сменить билет и сесть на корабль — и Стефано незамедлительно отправился в порт, на ходу репетируя рассказ о внезапно заболевшем дедушке, жившем на пенсии на Корсике.

Когда Стефано Бинзотти добрался до Палермо, город встретил его лихорадочным волнением и удушающим маревом пустынного зноя. Жители были взбудоражены слухами о скором приезде Изабель Аргайл. Он ещё не знал, что город находится на пороге одного из тех кризисов, разрешить которые может только война.

Впрочем, Стефано об этом приезде знал заранее — и приехал сюда в непосредственном расчете на него.

Едва покинув космопорт Промонторио ди Сперанца, Стефано костным мозгом ощутил зачатки умопомешательства, которое обступало дома и улицы со всех сторон. Один только этот космопорт, срока жизни которому был едва ли год, стоявший на узкой полосе между скалами и линией морского прибоя, выглядел характерной чертой того, как жил и строился этот город, одолеваемый алчностью и отсутствием страха перед смертью. Любой — даже самый устойчивый — звездолёт при его приближении к земле качало как корабль в бурных волнах сицилийского моря.

Ещё не до конца восстановив самообладание после посадки, которая, как ему казалось, только по высшей воле Ветров не превратилась в приводнение, Стефано разглядел в конце взлётной полосы сооружения со стеклянными окнами, благодаря которым космопорт и носил гордое имя межпланетарного. Сойдя с ферибота, он утонул в ощущениях, казалось, повернувших время вспять: в самом воздухе витали ароматы родной земли. Пока Стефано пробивался сквозь толпы пассажиров, получавших багаж, жара немного спала — тусклые лучи вечернего солнца уже не согревали, но лишь окрашивали стёкла и мостовые розоватыми отсветами и напоминали о едва отступившем палящем зное сицилийского дня. Город изменился — и в то же время остался таким же, каким был десять лет назад.

Порою город этот называли воротами, которые были открыты для всех, пропускали всех и не выпускали никого. Здесь шуршали длинные одеяния кочевников. Собирали милостыню иммигранты с севера. Приезжали покупать краденые, но такие редкие ценности со Старой Земли богатые альбионцы. Каждый из ступавших сюда оставлял в городе свой след — и потому напыщенные барочные арки мешались здесь с остатками ромейских колонн, золочёные минареты властителей Ветров перемежались спиральными храмами новых церквей, и над всем этим архитектурным попурри возвышались высотки новостроек, предназначенные не для всех. Некоторые из них вздымались прямо из разбитых мостовых, напротив заброшенных трущоб, испещрённых тысячами надписей, и полуразвалившихся построек первых колонистов, оставшихся после бомбёжек гражданской войны.

Один из таких новых муравейников и стоял напротив окон деревянного домика с провалившейся крышей, где обосновался Стефано на эти несколько недель.

Поскольку «телеграф», охвативший все подразделения структуры корсиканских семей, как он догадывался, уже разнес весть о его побеге с Манахаты, Стефано Бинзотти, прибыв в Палермо, пришлось придерживаться некоторых правил, призванных обеспечить его безопасность.

Он знал к тому же, что для человека Таскони, которого теперь ищут и Ндрангета, и органы правосудия, лучше Палермо ему не найти: во время войны между семьями количество объявленных в розыск членов группировок, спокойно гуляющих по бульварам и проспектам, было не сосчитать. Для спокойного существования в Палермо на положении нелегала надо было всего лишь соблюдать пару-тройку простых условий: не задерживаться надолго в одной квартире, обладать фальшивыми, но надёжными документами, а главное — быть особенно осторожным при передвижении по улицам.

Стефано Бинзотти принял решение свернуть количество своих перемещений до санитарного минимума, и главное — не ходить пешком. Он знал, что если возникнет необходимость выбраться из дома, лучшей возможностью для этого будет время в промежутке от тринадцати до шестнадцати пополудни. Как бывший сотрудник полицейского департамента он был в курсе, что сразу после двенадцати — и до раннего вечера — вероятность увидеть на улицах города слуг правопорядка близилась к нулю: после полудня все предавались сладкой дреме.

Приняв все это во внимание, Стефано смог повидаться с несколькими давними друзьями: большая часть из них, как и он теперь, находилась вне закона.

Когда Стефано покидал этот город, отправляясь в колонию, Палермо занимал семьдесят девятое место среди корсиканских провинций по объёму промышленной продукции, теперь же, когда город стали восстанавливать после войны, для него наступил своего рода золотой век.

Впрочем, это не меняло того, что, как и в довоенные годы, Палермо оставался одним из самых дорогих и самых небезопасных для жизни городов в Содружестве.

Семьи этого города, как узнал Стефано в первые же дни, почти что полностью игнорировали Капитул.