— Что же предпочитаешь ты? — спросил Доминико. — Наверное, что-то вроде комиксов? Впрочем, нет, не могу представить в твоих руках литературу со Старой Земли.

— Мне нравится Ниро Вулф.

Доминико закашлялся, поперхнувшись смешком.

— Ниро Вулф? — повторил он, одарив Стефано взглядом, полным издёвки. — Кто бы сомневался. А Бетмена в твоей коллекции нет?

Щёки Стефано порозовели, и он отвёл взгляд.

— Знаешь, Стеф, — Доминико придвинулся чуть ближе к нему, хотя двигался до сих пор ещё не очень хорошо, — твои герои не так уж и чтили закон.

— Они работали головой.

— И в чём связь между законом и головой?

— В том, что всегда надо соизмерять — где можно немножко переступить черту, а где нужно остановиться около неё. Например, мы оба понимаем, что если мне надо будет догнать преступника — я не стану ждать, пока переключится светофор.

Доминико фыркнул.

— А если для того, чтобы арестовать его, тебе надо будет подсунуть ему пакетик с наркотой?

Стефано закатил глаза.

— Ты всё ещё злишься? Я думал, ты мне с три короба отомстил.

Доминико молчал. Он не знал, отомстил он или нет. Так же, как и не знал, осталась ли в нём злость. Стефано приходил к нему на пару часов каждый вечер. После месяцев, проведённых вдвоём, этого казалось невозможно мало — хотя Доминико и понимал, что сам приказал ему взять расследование на себя.

За все свои сорок лет Доминико не испытывал подобного никогда. Первое желание обладать уже прошло, хотя прикосновения Стефано и продолжали пьянить его.

В сицилийце не было будоражащей, признанной всеми красоты, которая привлекала Доминико в Миранде. Сейчас, спустя два десятка лет, Доминико мог быть достаточно откровенен с собой, чтобы признать, что Миранда привлекала его в первую очередь потому, что это была возможность доказать — альбионцам, мафии, себе — доказать, что он достаточно хорош, чтобы светловолосая северянка из хорошей семьи по уши влюбилась в него.

Конечно, если бы Миранда была жива, Доминико никогда бы не оставил её. Возможно, приобрёл бы дом на Альбионе в придачу к тем, что были у него здесь, так что она жила бы, не зная бед, вдалеке от всего того, что окружало его.

После её смерти Доминико не интересовал никто. У него хватало других дел. Жизнь его всегда была наполнена стремлением вперёд, так что времени остановиться и подумать о своём одиночестве он не имел. К тому же, до недавних пор у него был сын. Доминико отчётливо осознавал, что всё, чего добьётся сам, со временем получит Пьетро — а значит, всё это делалось не впустую.

Теперь всё изменилось слишком резко, чтобы он успел найти новую опору. Понять, зачем живёт. «Может быть, Стефано просто попался мне в нужный момент?» — думал он. Доминико не знал. Он не хотел ни думать об этом, ни говорить. И без того их близость создала ему достаточно проблем.

Вырывая его из задумчивости, раздался стук в дверь.

— Да, — ответил Стефано за него. Доминико отметил про себя, что коп порядком обнаглел.

— Что у вас тут? — дверь приоткрылась, и кучерявая голова Кассандры просунулась в образовавшуюся щель.

— Нико хочет, чтобы ты почитала ему Караваджо. Он только что о тебе вспоминал.

— Да? — Кассандра, сделав вид, что не замечает полулежачего положения Стефано на просторной кровати корсиканца, подошла к тумбочке и взяла с неё красный томик с облезшей позолотой на обложке, залитый в ламинат. — Какая прелесть. Я не читала его с тех пор, как… Нет, я не читала его никогда. В старшей школе мне поставили высший балл за то, что я подсмотрела все ответы в учебнике.

— Вот видишь, — заметил Стефано, поднимаясь с кровати, — твои дурные привычки передаются младшему поколению твоей семьи.

Доминико мгновенно помрачнел, и Стефано пожалел о том, что сказал.

— Извини, — мягко произнёс он и попытался поймать ладонь Доминико, но тот убрал её в последний момент.

— Иди, — сухо сказал он.

Стефано не мог избавиться от ощущения, что в доме Доминико и теперь есть комната, куда ему запрещено заходить.

*Джовани Франческо Страпарола Ла Караваджо. «Приятные ночи»

Ни с кем и никогда у Стефано не было столь целомудренных отношений, как с Доминико Таскони в эти дни.

Всё время, что они проводили рядом, Стефано читал корсиканцу — или же Доминико рассказывал о временах, когда добывал плациус сам.

Из всех возможных прикосновений допустимы оказались только поцелуи, и то они до некоторой степени нарушали режим, потому что кровь тут же приливала Доминико к животу. Поцелуи были глубокими, долгими и частыми — так что Стефано ощущал себя школьником, который других удовольствий ещё не успел испытать и потому яростно пытается насытиться тем, что у него есть.

— А почему бы мне не стричь капусту с казино? — спрашивал Доминико, когда им доводилось завести разговор о делах.

— Может, потому, что это не честная игра?

Доминико только фыркал.

— Вот ты, Стефано, ходишь в казино?

— Конечно, нет. Я же не идиот.

— Вот именно! — Доминико поднимал палец вверх. — Нормальный, порядочный человек в казино не пойдёт. Тот, кто приходит в казино, отлично знает, что может проиграть. Он забирает деньги у семьи, скажем, оставляет без средств жену или берёт их у отца. А затем приходит «ко мне». Я считаю, что у такой скотины самое правильное — всё отобрать. Лучше пожертвовать эти деньги на приют или на строительство библиотек.

Стефано оставалось закатить глаза. У Доминико всегда выходило, что прав только он. Выявить логическую брешь в его абсурдных построениях Стефано не удавалось никак.

— Ну хорошо, — спрашивал Стефано тогда, — а спорт?

— А что спорт?

— Когда мне было шестнадцать лет, меня занимал бокс.

— Ну и что?

— Ну и то, что я неплохо шёл. Победил на районных соревнованиях, и в городской таблице мог занять второе место. Когда ко мне подошёл красавчик вроде тебя и предупредил: «Наш чемпион Джани должен победить».

Стефано выжидательно посмотрел на Доминико.

— Так вот оно что, — протянул тот, — личные обиды, стало быть. Хочешь, сделаем тебя чемпионом?

— Проклятие, нет! Дело не только во мне!

— Могу сказать только, что спорт не сильно отличается от казино. У меня нет сочувствия к обывателям с пивным брюшком, которые в свободное время приходят посмотреть, как два сильных мужика мутузят друг друга, и поставить деньги на одного из них.

— Но как насчёт самих спортсменов?

— Невинные жертвы будут всегда, — Доминико развёл руками, и Стефу оставалось только вздохнуть. Доминико ни в чём не мог убедить его. И всё же в его словах, в представлении корсиканца о мире было куда больше честности, чем в мировоззрении тех, с кем Стефано имел дело в полиции каждый день. — Не мы изобрели методы насилия. Перечитай историю Старой Земли, чтобы вспомнить, сколь обычным было использование оружия во все времена. Всё прошлое человечества наполнено проявлениями насилия — коллективного или индивидуального.

— Ты преследуешь благие цели, но средства твои неприемлемы. Идёшь на компромисс с моралью, совершая проступки, которые якобы не можешь не совершать. Убийства, воровство, пытки… Из тебя получился бы хороший коп, если бы ты…

Доминико рассмеялся, и Стефано умолк.

— Я никогда не ищу компромисс. И последний, кем я мог бы стать в жизни — это коп.

О личном Доминико по-прежнему предпочитал не говорить. Только однажды, когда Стефано пришёл к нему чуть позже обычного, он обнаружил, что Доминико лежит в полумраке, включив один ночник, и смотрит в потолок.

— Санти Венти, Нико, надеюсь, ты не пытался в такой темноте читать?

Доминико ничего не ответил, и Стефано, подсев к нему, провёл рукой по начавшим отрастать волосам.

Неожиданно для него Доминико заговорил, но совсем не для того, чтобы ответить на вопрос:

— Стефано… — Доминико облизнул губы, прежде чем продолжить, — скажи, ты правда думаешь, что это я во всём виноват?